Рандеву с замком

де Рамон Натали

— Не такая уж это легенда, Эле. — Майкл откинулся на спинку стула и стал рассматривать серебряный кубок так, будто мог увидеть сквозь серебро, как светится вино. — Иначе я бы не отдал ему замок.

— Майкл, по-моему, ты разыгрываешь меня.

— Это не я, Эле. Это судьба. Знаешь, я никогда не был фаталистом, никогда не верил во всякую там мистику и во все такое. Я даже политику из-за этого не люблю, потому что там сплошное… Как бы это сказать? Шаманство, что ли. Или азартная игра с бесконечным блефом. Я прагматик, Эле, я люблю производство. Тут я все понимаю. Вот нефть. Вот вышка. Вот цистерны. Вот рабочие. Вот добыли столько, произвели столько, продали столько, купили новое оборудование, добыли и переработали еще больше. Ладно, Эле, это я так. В политику все равно мне лезть придется.

Но если бы не политика, я тебе говорил уже, что приехал сейчас в Париж только ради того, чтобы накануне выборов покрасоваться

перед камерами с нашим благотворительным журналистским фондом Уоллеров. Пятьдесят лет как-никак. Большое событие. Пришлось даже арендовать ваш Центр Помпиду. Мне же всего тридцать два, Эле, это очень мало для политика, просто несерьезно. Нужно ловить каждую возможность, чтобы все видели, какой я успешный и значимый. Мои секретари вылетели заранее, чтобы подготовить все, а я собирался прилететь только сегодня, прямо к пресс-конференции, и тут же обратно. У меня сейчас с этими выборами жуткий график. И вдруг срывается одна встреча! Такое счастье! Я и думаю: а не полететь ли мне заранее? Хоть высплюсь. Раньше времени не буду попадаться своей команде на глаза, переночую в «Павильоне» с Брунсберри, он все равно уже там, я же знаю, что он поехал заниматься этим идиотским наследством. И он, хоть и зануда и бабушкин любезник — представляешь, на протяжении нескольких лет каждый день старательно переписывал ее завещание! — но парень серьезный, не заложит никому, что я устроил себе эдакий отпуск. Сама понимаешь, мне сейчас совершенно не нужно, чтобы кто-то сфотографировал меня в Париже вне Центра Помпиду.

Говорю команде: раз встреча отменилась, поеду домой, и вы тоже отдохните пару деньков до моего возвращения из Парижа, а сам еду в аэропорт и по дороге звоню Брунсберри, дескать, закажите мне соседний номер. А он с ходу начинает рапортовать и бурно радоваться, что у мистера Уоллера появилась возможность увидеть финскую кузину и замок. А мне, Эле, честно, не до кузин и не до замков! У меня проблем столько, еще отеля во Франции не хватало! Мне бы выспаться. Он спрашивает, на какой аэродром и во сколько прилетит самолет — у меня же свой — и кого из тех, кто уже в Париже, отправлять меня встречать. Я говорю, умоляю вас, Брунсберри, не говорите никому, что я прибуду сегодня и что я полечу обычным рейсом, потому что до смерти устал и элементарно мечтаю выспаться. «Но хоть машину-то вам в аэропорт прислать можно?» — спрашивает он. Я не возражаю. Он просит перезвонить ему из самолета, чтобы он знал, во сколько точно мне потребуется машина и чтобы он мог мне сказать, какая она будет. Я говорю, любая, но лучше, конечно, если принадлежит гостинице.

Все. Приезжаю в аэропорт, ставлю машину на обычной стоянке, а не там, где «VIP», покупаю билет в бизнес-класс на ближайший рейс — да так удачно, уже идет посадка, и самое главное — вокруг ни одного знакомого лица. Сажусь в самолет и прямо тут же начинаю дремать. А потом вдруг чувствую, кто-то пристально на меня смотрит. Я невольно открываю глаза и вижу огромного парня, разодетого на ковбойский манер, но роскошно, прямо как какая-нибудь кинозвезда. Я вежливо улыбаюсь — мало ли, вдруг оклахомский избиратель, кто еще может меня узнать? Только там мои фото на каждом углу по всему штату, а дело-то происходит в нью-йоркском аэропорту! Надо улыбаться, нельзя избирателя обижать. Этот верзила тоже делает улыбку, приподнимает шляпу, кивает и проходит куда-то в глубь салона мимо меня. Ну, думаю, угадал, избиратель — точно! И со спокойной совестью продолжаю дремать, а потом, видимо, и совсем уснул, если уже в Париже стюардесса разбудила и во всем салоне я один. И тут я вспоминаю, что забыл позвонить Брунсберри.

Звоню. Он извиняется, говорит, что не дождался моего звонка, но не решился беспокоить сам и послал по машине в оба аэропорта. «А вы в каком, мистер Уоллер?» Я говорю, в таком-то. «Какое счастье!» — неожиданно восклицает он и виновато сообщает, что ехал вместе с бывшим поверенным мадам Флер встречать финскую наследницу, но они застряли в пробке, и этот поверенный поехал на метро, а он до сих пор сидит в пробке. Я говорю, что еще за поверенный, какая пробка? «Нормальная парижская пробка, а мистер Брунар, очень приятный, кстати, у него есть надежный агент по недвижимости, если вы решите продать замок», — и он, видите ли, не может бросить прокатную машину. Я говорю, что это еще за Брунар? Почему я о нем не знаю? Он говорит: «Но вы ведь мало интересуетесь этим делом, зачем я буду давать вам лишнюю информацию?» В общем-то он прав, но меня заело. Я говорю, как вы посмели отправить за наследницей постороннего человека? А он так безмятежно: «Извините, мистер Уоллер, но ведь ее доля в наследстве выеденного яйца не стоит». То есть? «Вы видели эту картину, мистер Уоллер?» Какую? «На кассете с коллекциями замка, которую вашей бабушке прислали из Франции». Да я ни про какую кассету и слыхом не слыхал! Вы держите меня за младенца, мистер Брунсберри! —

кричу ему я и просто зверею. А он как будто не замечает моего настроения: «Мистер Уоллер, мне очень неловко просить вас, но, раз уж вы сейчас все равно в этом аэропорту, а я не уверен, успел ли мистер Брунар ее встретить, не могли бы вы сами сходить посмотреть под табло с расписанием, нет ли ее там?» Кого? «Вашей новой кузины мисс…» — и произносит такое имя, от которого у меня в голове остается только «Эле» или «Эйе» или что-то в этом роде. Как она выгладит? — спрашиваю я и готов уже убить ее вместе с Брунсберри и этим самым Брунаром. «Двадцать семь лет, в очках и, вероятно, крупная блондинка». Как это «вероятно»?!!

«Я никогда не видел ее, мистер Уоллер, но она по факсу передавала свой паспорт, видно, что светлые волосы и очки. И наверняка не маленькая, она же финка. Впрочем, очки она могла и снять. Да, и еще. Мы договорились, что она на чем-нибудь напишет свое имя, и, должен предупредить вас, она не говорит по-английски, но по-французски — достаточно бойко. Она преподает в школе. Пожалуйста, мистер Уоллер. Умоляю вас!» — и тут же, как ни в чем не бывало, сообщает, какая машина и номера.

Теперь ты можешь себе представить, Эле, в каком состоянии я пошел к табло? И вдруг, ну не знаю, словно кто-то в спину толкнул, вскидываю глаза и в одной из телефонных будок вижу тебя! Далеко, метров двадцать, а у меня прямо ноги подкосились. Что делать? Подойти и представиться? Слишком вульгарно, тем более что по вине этого лентяя Брунсберри я должен сам разыскивать эту распроклятущую кузину! И тут я вижу дикий чемодан под табло. Страшный-престрашный и на боку какая-то надпись. Я к нему. Читаю: «ЭЛЕI»… С одной стороны — здорово, значит, эта «ЭЛЕI» все-таки здесь и ее имя я смогу выговорить. Но в телефонной будке моя девушка! Эле, я еще не знал кто ты и что ты, но я сразу знал — ты только моя!

Однако тем временем я смотрю на чемодан и до меня начинает постепенно доходить — Брунсберри сказал, что она блондинка, а никакой другой блондинки в окрестностях не видно, кроме моей. И одинокий чемодан. Я еще не успеваю додумать эту идею до конца, как ты закричала: «Мсье! Мсье! Это мой чемодан!» Я оборачиваюсь и вижу тебя! Честно слово, Эле, в тот момент мне было совершенно наплевать, что ты моя кузина и что кто-то может подглядеть эту сцену: я бегу и начинаю обнимать тебя! И если бы мы были не в аэропорту, а скажем, в более уеденной местности…

— Я тоже, Майкл, — тихо перебила я. — Я тоже! Я в тот момент подумала о том же самом, — призналась я, от смущения как ребенок закрыв руками лицо.

Он отвел мои руки и, поцеловав каждую, спросил:

— А если бы ты первым увидела Никса? Он ведь классный парень и выше меня на целую голову.

— Не говори ерунды, Майкл. Ты тоже не маленький. И потом у тебя такая улыбка, Майкл…

— У тебя тоже, Эле. Особенно когда ты стараешься скрывать свои чувства. Я ведь еще в аэропорту начал подозревать, что ты вовсе никакая не кузина. Брунсберри ведь предупредил, что кузина не говорит по-английски, а ты заговорила. Да так, что я до сих пор не верю, что он не твой родной язык. А тогда, если честно, мне стало страшно. Уж как-то все непросто: Брунсберри сидит в пробке, существует некий Брунар, кузина слишком хороша для кузины и говорит по-английски. Я повез тебя покупать одежду — видимо надеясь, что ты пригласишь меня в примерочную кабинку. Но ты не пригласила, хотя уж как-то слишком недвусмысленно молчала в машине. Теперь-то я понял почему.

— Почему?

— Потому. — Он перегнулся над столом и поцеловал меня в губы. — Потому, Эле. Но тогда мне было очень не по себе. Особенно когда в отеле я попытался проверить, знаешь ли ты французский, ведь в салоне ты только кивала и не произнесла по-французски ни единого слова.

— Надо же!

— Да-да! И у меня зародились всякие сомнения по поводу Брунсберри. Он же ведь сам формулировал завещание, и там однозначно сказано насчет того, кому отойдет замок в случае моей смерти. А уж когда рухнул карниз, а ты не прошла под ним, как будто знала, что он рухнет, вот тогда-то мне стало окончательно страшно. Но тут материализовался Брунар, начал обвинять тебя, а из ванны вышла «финская кузина»! Мне показалось, что от страха я схожу с ума. Может, я действительно плохо говорю по-французски, но понимаю-то хорошо, и обвинения Брунара на твой счет еще больше укрепили мои сомнения в Брунсберри. Даже кузина из ванной не произвела на меня такого впечатления!

— И это правильно, Майкл, — усмехнулась я. — Когда я впервые увидела настоящую Линну, это было как дежа-вю: банный халат, полотенце на голове и очки.

— Между прочим, в том же халате, правда, с красивыми локонами вместо полотенца, она нас и встретила, когда меня к ней привез Никс.

— Ой, расскажи! Как он тебя нашел?

— Подожди, подожди. Все по порядку. Страх страхом, но я должен был во всем разобраться и притом жутко хотел тебя. Потому мы и поехали к тебе.