Ранний свет зимою

Гуро Ирина Романовна

«За одну марку предсказываю будущее, угадываю прошлое и настоящее».

— А также за отдельную плату могу сообщить о будущем Европы! — добавил субъект из-под зонтика унылым голосом. Будущее Европы, видимо, оставляло желать лучшего.

Миней свернул с улицы поселка и пошел зеленым склоном. По дороге ему попался чистый прозрачный ручеек, вытекающий из-под мхов. Миней посидел около него. В однообразном журчании струи ему послышались и жалоба и надежда.

Из

Вильдунгена Миней несколько раз выезжал в Берлин. «Поеду проветриться», — объяснял он Тарутиной.

Она понимающе кивала головой.

— Езжай, езжай, сама была молодая.

Он побывал на собраниях русских эмигрантов, слушал ораторов разных направлений, участвовал в спорах. Его тормошили, засыпали вопросами, иногда ставившими его в тупик, — так мало знали спрашивающие о сегодняшней России.

Его очень часто не понимали, не могли понять. Многие из эмигрантов жили какими-то своими давнишними представлениями о России. И Миней удивлялся, как эти люди, оторвавшиеся от России и самого движения, пытаются руководить этим движением.

Минею становилось все яснее, какую непримиримую борьбу ведет Ленин и его друзья с деятелями, имена которых принадлежат уже прошлому, в каких жестоких боях рождается «Искра». Яснее представлялось ему принципиальное значение этой борьбы для сегодняшнего и для завтрашнего дня революционного движения.

Степана Ивановича Миней повидал еще только раз. Это было короткое свидание в номере дешевой гостиницы в Темпельгофе.

— Уезжаю в Лондон, — сказал Новоселов. — Товарищи передадут вам все, что надо увезти в Россию. Доставку обеспечите?

— Безусловно.

Степан Иванович обнял Минея за плечи и, глядя ему в глаза, мягко сказал:

— Приедете в Читу — поделитесь с товарищами всем, что видели. Пусть учатся. И пусть будут готовы к тому, что и вы из Читы уедете, и каждый из них, может быть, уедет…

— Уехать из Читы?

— Ну чего вы удивляетесь! А как же иначе? Вы и сегодня считаете себя только помощником аптекаря? А Гонцов, по-вашему, всего лишь деповский токарь?! Ничего похожего! Прежде всего вы — революционеры. Куда надо будет, туда вас и пошлют. И гордитесь этим!..

В конце лета Дарья Ивановна заскучала, засобиралась домой. К отъезду были готовы чемоданы, не особенно большие, так, чтобы не сдавать в багаж, но вместительные.

Дарья Ивановна умилилась:

— Какой же ты заботливый! Глянь-кось, сундуки вроде пустяковые, а тяжелые.

— Добротные: не на одну поездку, — объяснил Миней.

— А замки-то, замки! Мне их и не открыть!

— Я вам и закрою и открою, когда в Читу приедем. Не беспокойтесь, — пообещал Миней. — Неловко же из-за границы с корзинами ехать!

— И то верно. Ну, ты уж сам с ними управляйся! — решила Тарутина.

При таможенном досмотре на границе чемоданы Дарьи Ивановны только открыли, да тут же и захлопнули:

какая уж там могла быть контрабанда у сибирской миллионщицы!

В России их встретила осень. Задумчиво брела она по черным полям, сеяла мелкий дождик. Перевалив за Урал, путешественники достали шубы. Ночи стояли студеные, тихие, будто настороженные — вот-вот ударят морозы.

К Байкалу подъехали ранним утром. С северо-запада дул бешеный сарма, самый свирепый из байкальских ветров, поднимал на море саженные валы и тут же дробил их, крутил, выворачивал, разбивал в пыль…

Потом все внезапно стихло. Только свинцовая тяжелая пелена повисла над морем.

Погрузились на плашкоут. Началась переправа через Байкал. Пассажиры примолкли, закрестились.

Вскоре суровыми скалами, темной стеной тайги, белыми, схваченными утренником степями развернулось родное Забайкалье.

В Чите на вокзале Тарутину встретил Собачеев. Дарья Ивановна хотела его обрадовать: следом едет фирменный мастер, везет машины, но было не до того. Оказалось, на прииске Долгом рабочие бросили работу, требуют прибавки. Тарутина оставила багаж на Минея, помчалась к губернатору.

…А Иван Иванович Бочаров недаром считался первоклассным столяром. Аккуратно и быстро изъял он верхние донья чемоданов. Миней на это и рассчитывал. Он передал часть литературы Гонцову, остальное запаковал в корзину и в баулы — это предстояло немедля развести по городам Сибири.

Разговоры с Алексеем затянулись до утра. Миней рассказывал обо всем сразу. Гонцов требовал:

— Ты по порядку, по порядку…

Но Миней все время сбивался и начинал говорить о встречах с Новоселовым, о берлинских спорах, об «Искре»…

— А как там немцы? Что за народ? Революцию будут делать?

Миней задумался: перед глазами вставало разное: То солдаты, шагающие не сгибая ног, то работницы в кафе горного поселка. Все было противоречиво, запутанно в этой стране.

Спать так и не пришлось. Гонцову пора было в мастерские, Минею — на вокзал. Когда выходили из дома, Миней открыл дверь, закрыл за собой, потом снова открыл и закрыл. Гонцов удивился:

— Ты что? Думаешь, слежка?

— Нет, просто удовольствие получаю!

— Оттого, что открываешь двери?

— Вот именно! Три месяца мечтал: открывать и закрывать двери без всяких на этот счет указаний!

— Не понимаю.

— Ну где тебе понять! Ты ж в Европах не был! Там на каждой двери — в магазине ли, в ресторане, повсюду — две надписи: с одной стороны — «циен» — тянуть! С другой — «штоссен» — толкать!

— И куда бы ты ни пошел, повсюду «циен» да «штоссен»?

— Куда бы ни пошел… В том-то и дело!

— Да… Этак соскучишься! — согласился Гонцов и, будто впервые ее увидел, внимательно оглядел простую, без всяких надписей, дверь.