Ранний восход
Шрифт:
Но так как Коля ничем не выказывал своего удивления, то мальчишка, разогнавшись что есть духу, направил свой велосипед в упор на упрямого дачника. Катя, вскрикнув, отскочила в сторону, но Коля не шелохнулся. Недаром он проверял крепость своих нервов и воли в Москве.
И велосипедист должен был на полном ходу так резко затормозить, что заднее колесо даже заверещало, проползя с полметра по земле.
— А у нас тут еще дачники живут, — неожиданно объявил он, соскакивая с велосипеда. — Вон в третьем доме, у Шаминых. С патефоном, — добавил он, чтобы новый дачник не очень-то задавался своими ручными часами. —
— Николай.
— Хочешь, я дам тебе прокатнуться? — И мальчишка качнул велосипедом на Колю.
Но в том-то и беда была, что Коля не умел ездить на велосипеде. Обнаруживать это при первой же встрече с деревенскими ребятами ему очень не хотелось.
— Спасибо, не хочется что-то с дороги, — сказал Коля уклончиво. — Что я, велосипеда не видал, что ли, в Москве?
— Конечно, — согласился Семка, — у вас, наверно, там в Москве никто и пешком не ходит, так и ездиют, так и ездиют!.. А мне это отец привез. Он в Ленинграде на Кировском работает. А может, я ее прокачу? — спросил он, указывая на Катю. — Это сестра твоя? Ее как звать?.. Катя?.. Катя, хочешь, я тебя прокачу? Вон дотуда и кругом?
Коля выразительно посмотрел на Катю, чтобы она не роняла своего столичного достоинства. Но упрямая Финтифлига смело подошла к Семке.
— А мне куда тут садиться? — спросила она.
Коля отошел, чтобы не иметь никакого отношения ко всему этому. А простодушная Катя, на зависть всем соседским девчонкам, вскарабкалась на раму, села амазонкой — ноги в одну сторону. И Семка долго гарцевал с ней по улице, возил ее на большак и даже проехал, как он объявил Кате, «зигом и загом», то есть мотаясь в разные стороны. Он оценил смелость московской девчонки, которая даже ни разу не взвизгнула, но только судорожно держалась обеими руками за раму, на которой сидела боком.
— Хватит, Катя, — не выдержал наконец Коля. — Покаталась, и будет. Он тебя свалит еще, а мне отвечать.
Катя с сожалением покинула раму велосипеда.
Дело шло к вечеру. И вскоре на улице послышалось громкое щелканье пастушьего кнута, побежали козы, мелко постукивая копытцами, словно частый дождик пошел. Прошли умиротворенно, как бы про себя мыча, пегие, бурые, рогатые и комолые коровы. Показался дочерна загорелый, белозубый, светлоглазый пастушок, волочивший за собой по пыли перекинутый через плечо длиннейший, двухсаженный кнут. Увидев у дома Разумеевых нового мальчика, пастушок тотчас же вытащил из-за пазухи футбольную сирену, залился длинной тройчатой трелью, и коровы, должно быть уже привыкшие к этому сигналу, сейчас же прибавили шагу. А пастушок, стянув с плеча кнут, рубанул им, как мечом, в воздухе и щелкнул оглушительно и раскатисто, так что кнут позади него, будто змея, скользнул и завился в пыли.
Пока все шло не совсем в пользу Коли. На велосипеде он кататься не умел, щелкать так звонко кнутом тоже, конечно бы, не смог, да и футбольная сирена у пастуха несколько смутила его. Коля считал, что он едет в дремучую глушь, а, видно, попал туда, где люди тоже были не лыком шиты.
Но вечером он восторжествовал. Когда совсем стемнело, он вышел на улицу с электрическим фонариком. А фонарик был у него не простой. Ему когда-то подарил его старший лейтенант Горбач, командир батареи самоходных пушек. Таким фонарем регулировали движение
Трехцветный фонарь, конечно, сразил на улице всех. Все обступили Колю, и он то пускал по кругу ребят открытый белый луч, то ставил цветные заслонки.
Вдруг в красном луче появился высокий, по-городскому одетый подросток лет шестнадцати. Он шел прямо на Колю. Тот повернул пальцем заслонку, и незнакомец стал ярко-зеленым. Потом он сделался белым.
— С приездом, — сказал подошедший, и по тому, как испытующе затихли ребята, Коля понял, что это и есть один из дачников с патефоном, о которых ему говорил недавно Сема-велосипедист.
Дачник подошел ближе. Он был немножко выше Коли ростом. Лицо было плохо видно в темноте. Луч фонаря освещал широкие сандалии с крупными, как бобы, вырезанными дырочками над пальцами. Коля погасил фонарь.
— Это у вас военный, танковый? — спросил подошедший дачник. — У нас в Ленинграде такие были во время войны. Вы из Москвы? — спросил он и, приглядевшись, должно быть, к Коле, определил, что говорить можно попроще. — Книжки не захватил с собой какие-нибудь? А то тут скучища — взвыть можно.
— Захватил кое-что, — сказал Коля. — «Отверженные» взял Гюго, «Давид Копперфилд» Диккенса. Ну, и еще кое-какие книги… — Он, как всегда, когда речь шла о самом важном для него, понизил голос: — Ну, это так… по искусству.
— Вот Гюго — это хорошо. Дай перечесть. Ох, скука тут! — Паренек чуточку наклонился к Колиному уху. — Девчонки — дуры, парни — темнота. Не с кем слова сказать. Давай будем знакомы. Хрупов Миша.
— Дмитриев… Коля.
— Идем к нам. Я тут с моими уважаемыми предками живу, у нас патефон есть. Покрутим?
Но Коля только сейчас почувствовал, как он устал с дороги, и обещал встретиться с Хруповым завтра.
— Добро, — сказал Миша Хрупов. — Ты у Разумеевых? Ну, я завтра утром заскочу.
Нюша угостила Колю и Катю парным молоком с краюхой черного хлеба, разрезала совсем еще молоденький пупырчатый огурчик, посолила и потерла половинки одна о другую. Все это было необыкновенно вкусно. Давно уже не ел Коля с таким удовольствием.
Несмотря на усталость, он долго не мог заснуть и все ворочался на тюфяке, набитом пахучим, шуршащим сеном. В избе было душновато, и где-то беспокойно ныл в темноте заблудившийся комар, то приближаясь, то удаляясь и замирая.
Но утром Миша уже не застал его дома. Коля проснулся очень рано, когда, покряхтывая от утренней сырости, возвратился с ночного дежурства стороживший колхозные огороды дедушка Ефим. Захватив ломоть хлеба с луковичкой, складной стульчик, альбом и краски, горя нетерпением скорее приняться за дело, ради которого он, собственно, и приехал сюда, Коля вышел со двора, тихонько прикрыл калитку, чтобы она не стукнула, и пошел по улице. В деревне уже начинался трудовой колхозный день. Запрягали лошадей, из сарая-каретника слышались удары молотка о металл — там чинили инвентарь. Потом послышались звуки тройной футбольной сирены, на него отозвались в разных дворах бодрым утренним мычаньем буренки. И Коле было приятно, что он не просто дачник, а работник, который вместе со всеми встал спозаранку и начинает свой трудовой день.