Раноставы
Шрифт:
На берегу Барневки пестрело стадо. Вокруг ни кола ни двора.
— Где же вы доить будете?
— Прямо здесь. Они привычны, — спокойно ответил на мой вопрос молодой дояр Геннадий Чистяков.
Вскоре я убедился в этом. Коровы подходили и останавливались на облюбованном месте. Одних доили, другие ждали очереди.
Бурлило молоко в мерниках и заполнялись фляги. Слежу за Геннадием. Он, как и все, обмывал вымя, делал массаж, доил, относил подойник на сборочный пункт, к машине. Есть чему позавидовать. Парень, а работает-то как ловко! Вот уже опять идет с полным подойником. Из него шапкой поднимается пена.
— Уже? —
— Долго ли, кто умеет.
— Много еще доить? — спросила шедшая за ним пожилая доярка.
— Пеструха с Розой остались.
— Ты, наверное, через титьку доишь?
— Через две шпарю.
— Оно и видно.
Нечего говорить, быстро работает парень. Если не быстрей, то, по крайней мере, не медленнее многих девчат. Надо же так освоить профессию!
— Чему удивляться? — говорит Геннадий. — Я ж деревенский, с малолетства привык.
Так-то оно, так, да не совсем. Откровенно говоря, он не целил в дояры. В нем жили свои мечты. Он любил технику, и после десятилетки ему ничего не стоило сесть за трактор. И сел бы, если бы судьба не распорядилась. Районка напечатала обращение к молодежи, она звала ее в животноводство. Участок трудный. Да и ферма для парней считалась вроде как позором. Животноводство — женский удел. Изредка на МТФ можно встретить мужчину, да и то заведующим. Шагнешь на этот путь — поднимут на смех: мужик, а под корову сел титьки теребить! После такого растерялся бы любой, что и было попервоначалу с Геннадием. Выручила жена: «Гони к черту долгоязыких насмешников». Сказано — сделано. И он с Ниной идет на ферму. И теперь бок о бок работают вместе. Имена их занесены на колхозную доску Почета.
— Счастлив? — спрашивают Геннадия.
— Да.
В летней времянке-кухне кипела вода на плите. Геннадий с Ниной подоили одними из первых и сейчас полоскали и развешивали над печкой полотенца для сушки. Тянулись с места дойки остальные. Наравне с Чистяковыми управилась и Светка. Она уже сидела в кузове.
— Девки, пошевеливайтесь! Седни концерт, надо успеть.
— Откуля?
— Из Тамакуля, — передразнила она доярок.
— Сурьезно спрашиваем.
— Из района.
В кузов завивал ветер — спешили на концерт. Машина подвернула прямо к клубу. Высадив животноводов, она развернулась и вместе с Геннадием умчалась на молоканку.
В зал клуба не протиснуться: народу битком набито. Я остановился на пороге, но и с него сцену не видно: мешали головы и круглая печь справа. Из-за нее раздавалось:
Здравствуйте, люди, Песен достойные, Трактора выводящие на поля. Люди рабочие, люди с ладонями Шершавыми, как земля!В это время кто-то дернул меня за бушлат. Вперед протискивался мальчонка. Из-под картуза свисал ершистый ободок затылка.
— Куда лезешь? — шикнул я на него.
— Тебе-то чо?
— Ваня!
— Дядя Вася! — крикнул он и повис на мне. Я вынес его во двор.
— Как ты сюда попал?
— Мы давно в Гладком.
— Переехали!
— Мама замуж вышла.
— Ну и дела!
Что я еще мог сказать? Пожалеть племянника, оправдать брата? Рано или поздно это должно было случиться. Брак между Леонидом и Дусей еще со свадьбы насторожил
«Мало ему девок?» — говорили одни.
«Обзарился на старую деву», — шептались другие.
«Видно, любовь», — сокрушалась мама, защищая сына.
«Знают ли они ее? Побалуются, и спины врозь», — предрешали третьи.
Ох уж и муторно от этих сплетен. Они иголками кололи Лёнькино сердце. Мама даже бояться стала за него: руки бы не наложил!
«Любишь, живи, — успокаивала она. — Не обращай внимания. Сплетни были и будут. Не о тебе одном! Поговорят — перестанут».
А у самой загребтелось сердце: могла бы, заменила сына, перестрадала за него. Оберегала любовь сына и снохи, дурное обрывала сразу: «Чтоб у тя язык отсох!» О Дусе всем говорила: «Добрая девка, хозяйственная да уноровливая, до работы жадная. Чего с такой-то не жить!»
После рождения внука не было счастливей мамы. Как уж Иванко сумел выродиться в отца! Ну прямо бежало-капало, как есть родимый батюшка. Вынянчила внука, поставила на ноги. И возьми их не за фунт изюма — разошлись. Теперь жили бы да жили, и Ванька был бы при местечке, около бабушки.
— Пойдем к нам, — тянет за рукав племянник.
— Пойдем, пойдем.
От окна к порогу метнулась Дуся.
— Я-то думала, что не придешь, перестанешь родниться.
Она прижала Ванюшку. Глаза сверкнули слезами. Видать, несладко со вторым мужем.
— Как живешь, Дуся?
— Слава богу, ничо. Работаю на овчарнике, Андрей механизатором. Мужик не скандалист и не пьянчужка. Оба в одной запряжке, живем в ладу. Семья большая: у него четверо да у меня один. Ребята не взбалмошные, учатся хорошо, нас слушают. Забот хватает. Некогда ссориться: вставай, вари да корми и на работу иди. Самого-то вторые сутки не вижу. Напарник захворал, дак за себя и за него робит. Петя, отцу снес еду?
— Аха, мама.
— Вот самый старший, уже помогает. Нынче все летечко в колхозе, на костюм зарабатывает. Ты как поживаешь?
— Отслужил.
— Лёню-то видел?
— С прихода к нему заезжал.
— Я слышала, будто женился он.
— Да.
— Славная бабенка?
— На взгляд, ничего.
— Я все не выходила замуж, думала, сойдемся. Ведь он любил меня. Знаю. А как переживал, что услышит плохого. В чем я виновата? В чем? Только старше его. Война перепутала карты. Ровня моя погибла. Как есть один Офоньша Степановских в живых остался, и тот раненый. Дак он опять нисколько не опнулся, сразу в Шадринск уехал. Не успела и полюбить-то как следует и уж прозвали старой девой. Не видела я счастья, а теперь уж не надо. Только и было светлых минут с Лёней. От первой неувязки и ушел. Может, и я виновата, но не настолько, как болтают люди. Бог ему судья. Он не виноват. Не он набежал, а я — на него. Видно, судьба наша такая.
Она помолчала.
— Ванюшку жалко. Попервоначалу ночью вставал, папку звал. Ведь он все с ним на тракторе ездил. Сейчас забывать стал.
— Нетушки! — возразил сын.
— Это ты сейчас вспомнил. Весной ездили в Лебяжье, Лёню встретили. Он как раз у мамоньки гостил. Приезжал дрова заготавливать. Жил целую неделю и Ваньку с собой брал в деляну. Разбередил ему душу и напоследок поманил его в Полевую. Он и вовсе теперь не дает покою: поедем да поедем.
— Отпусти, мама, я к папке съезжу.