Расчет Львицы Часть I
Шрифт:
Остановились мы в гостинице на окраине какого-то города. К моему ужасу, нас с Дадли поселили в одну комнату, а потом на мое имя, как сообщила служащая, пришло около сотни писем. Прочесть мне их не дали, вместо этого снова усадили в машину и куда-то повезли.
Следующие три дня прошли как в аду. Мы ехали какими-то зигзагами, останавливаясь то под мостом, то в чаще, то на многоярусной парковке, но совы всегда нас находили.
Я сидела у заднего колеса, прижав руку к кровоточащей губе, досадуя, что на этот раз не успела ни схватить письмо, ни увернуться от кулаков взбешенного Дурсля.
Слушая
В конце концов, мы очутились в богом забытом месте, на какой-то скале в кособоко стоящем доме, вдобавок разыгрался шторм. Из жалоб Дадли я выяснила, что буквально через пару часов настанет тридцать первое июля и, следовательно, мне исполнится одиннадцать лет.
Когда все разлеглись (мне, разумеется, нашлось место только на полу), шторм усилился. Вслушиваясь в вой ветра, я представляла себе грустную печальную мелодию. Наверное, мама с папой сейчас бы так же заботились обо мне, как Петунья о Дадли. Нет, лучше бы конечно, столько меня не кормили, но в остальном…
Я никогда не верила тому, что говорили о них Дурсли. Ну не могли мои родители быть алкоголиками и наркоманами, не могли и все! Мысли о подобном всегда выводили меня из себя, и, чтобы успокоиться, я пыталась представить себе лица родителей. У Петуньи не было ни одной фотографии мамы, или же она просто специально их не показывала. Наверное, у отца такие же волосы, как у меня. И, может быть, со своей короткой стрижкой («соломина» никогда не позволяла мне носить длинные волосы и стригла под мальчика), я похожа на него. Интересно, он носил очки? И от кого я унаследовала такое ужасное зрение? Хм, может, когда подрасту, фигура будет маминой. Конечно, не знаю, какая она была у нее, но вряд ли хуже, чем у Петуньи.
Жаль, из-за шторма совы не смогут прилететь. Вот почему Вернон так радовался, поняла я. Нашел убежище от птиц.
В этот момент Дадли, сопящий напротив, свесил руку вниз, и я, вглядевшись в светящийся циферблат его часов, поняла, что до дня рождения осталось ровно десять минут.
«С днем рожденья меня, с днем рожденья меня, с днем рожденья, дорогая Кейт, с днем рожденья меня…»
Пять минут прошло за этой песенкой, которую некому было петь, кроме меня самой, и то про себя.
За пять минут до тридцать первого июля я услышала треск и вскочила. На шторм не похоже. Не знаю, откуда, но это я знала точно.
Странный грохот повторился, входная дверь вздрогнула и протяжно заскрипела. Дадли проснулся и, увидев, куда я смотрю, заорал:
– Папа! Мама! Кто-то стучится! Мама!
– Хватит орать, – фыркнула я, отмечая, что до моих одиннадцати осталось три минуты.
Со второго этажа скатился Дурсль, за ним галопом по старым ступенькам прыгала Петунья, как никогда напоминая кобылу.
Теперь все смотрели на сотрясающуюся под ударами дверь, размышляя, как поступить. Почему-то я была уверена, что вариант «нас нет дома, зайдите позже» не прокатит. Должно быть, Вернон пришел к тому же выводу. Подтянув пижамные штаны и смерив меня взглядом из серии «я-знаю-что-это-все-ты», осторожно, словно наконец-то
На пороге стояли двое: огромный человек-гора и мальчик лет двенадцати. Парень легко проскользнул под рукой Дурсля и подошел ко мне. Глянув на мой лоб, он восхищенно улыбнулся:
– Ну, здравствуй, Преступившая Смерть! – И еще раньше, чем я успела что-то сказать, он учтиво поклонился и протянул мне руку: – Теобальд Нотт, леди Поттер. Рад знакомству.
====== Глава 2 Своевольный изгнанник ======
POV Теобальд Нотт
– Хозяин!
Я оторвался от книги и, оставив закладку на нужной странице, взглянул на домашнего эльфа, согнувшегося в три погибели так, что его нос чуть ли не касался ковра на полу.
– Рилли, выпрямись, ты же знаешь, что мы с тетей против подобного подобострастия.
– Да-да, господин, Рилли забыл, Рилли плохой…
Зная, что за этим последует, я вскочил и ухватил его за край белоснежной наволочки, прежде чем тот успел дотянуться до ближайшего твердого предмета или же разбежаться, чтобы врезаться в стену.
– Рилли, успокойся! Это приказ, – твердо сказал я, глядя в его большие зеленые глаза.
Тоненькие губы задрожали, эльф покорно вытянул руки вдоль тела и обмяк. Осторожно поставив его на пол, я засунул руки в карманы брюк и устало вздохнул.
Прошло уже полгода с того момента, как отец отказался от меня и, вычеркнув из завещания, выгнал из дома, а эльф все никак не привыкнет, что здесь никого не наказывают, не бьют и не пытают.
Не сказать, чтобы я не понимал Рилли. Проведя всю жизнь в услужении у моей семьи, угождая каждому из славного рода Ноттов десятилетие за десятилетием, свыкнувшийся с тем, что с ним обращаются хуже, чем с собакой, Рилли не мог всего за пять месяцев освободиться от страхов и ужасов прошлого.
Мы с тетей Тирэллой, взявшей меня к себе вместе с Рилли, которого я забрал, пользуясь правом старшего сына и принадлежности к клану Ноттов, старались быть с ним как можно мягче.
В Тирэлле, сестре моего дражайшего отца, к слову, также вычеркнутой из семейного древа за «осквернение рода», говорили жалость и доброта, качества, которые не смогло вытравить даже воспитание в такой семье, как наша, а во мне – благодарность.
С момента моего рождения Рилли был единственный, кто заботился обо мне по-настоящему. Собственно говоря, больше было и некому, ведь сидеть над заболевшим младенцем, менять пеленки или уделять ему время просто так, не из какой-либо выгоды, считалось попранием аристократического достоинства. А мои помешанные на чистокровности родители строго блюли его.
Нет, разумеется, они приложили руку к моему воспитанию и манерам, но уже в девять лет я осознал, что являюсь для них не более, чем вещью. Полезной ценной вещью, этаким сосудом чистой крови, который впоследствии можно будет выгодно скрестить с еще одним таким же сосудом, что, несомненно, укрепит Ноттов.
Как только мне открылась эта простая, как шоколадная лягушка, истина, я объявил маленькую личную войну против всего, что роднило меня с ними.
Последней каплей стало поступление на Гриффиндор. О, да…