Расчет только наличными, или страсть по наследству
Шрифт:
— Что там с Пыжевским?
Лерочка подавила вздох, и мучительные складки исказили ее высокий и чистый лоб. Она думала. Вспоминала. Соображала.
Через три минуты изрекла:
— Вчера и позавчера наши ездили монтировать всю установку.
— Лерусенция, я знаю, что они ездили монтировать. Мне интересно другое, закончена ли работа? — Игнатьев старался не раздражаться.
— Ну, Илларион Егорыч, — заныла Валерия, — я от такого напряжения совершенно теряюсь. То факс отправь, то рабочих проконтролируй.
Лерочка присела на краешек стула и
— Лер, кончай шалить, побаловалась, и хватит. Пойди, позвони рабочим и все узнай.
— Сию секунду, Илларион. — Валерия схватила телефонную трубку, потыкала пальчиками кнопки и закричала:
— Борька, это Лера. Что с объектом? Закончили? Да? А я не помню. Не говорил ты мне ничего! Ну, забыла, бывает. Ладно, не ори, передаю трубку Иллариону Егорычу.
Игнатьев вздохнул и протянул руку к телефону.
— Здорово, Борис. Слушаю тебя внимательно. — Игнатьев нервно барабанил пальцами по столешнице и периодически хмыкал.
— Привидения? Какие еще привидения! Пить надо меньше. Что? У вас что там, психоз массовый? Давай так: заезжай ко мне. Да, сейчас, немедленно. Да, жду. Ладно. Договорились.
Илларион мученически взглянул на Лерочку и пожаловался:
— Привидения у них там объявились. Напьются в стельку, а потом привидения их навещают. Нет, терпение мое лопнуло. Сейчас приедут, и я с ними разберусь. Призраки чумазые.
— А Борис не пьет, и этот, как его, Вадим тоже непьющий, Илларион Егорович, я это точно знаю, — Лерочка старалась в меру сил утешить начальство. — Может, кофейку свежего с конфетками, а?
«Точность — это не твоя стихия. Бестолочь ты, дорогуша», — подумал Игнатьев.
— Давай, тащи и кофеек, и пожрать чего-нибудь. Да, и покажи мне липецкий факс. Ты запомнила, Лерунь? — На лице Игнатьева застыло сомнение.
Валерия выпрямилась и неторопливо покинула кабинет начальства.
«Запомнила я все. Не даун. Только и слышишь: пожрать да пожрать. Здоров ты жрать!» — Складочки пролегли на высоком и чистом Лерочкином челе. Она пожала плечами и занялась готовкой.
Из кабинета Иллариона доносился вибрирующий тенор.
«Необыкновенная, тра-та-та-нежная, ты моя вселенная, а-аааа», — тихо гудел Игнатьев, особенно напирая на длинное «а».
В предвкушении очередной порции кофе, бутербродов и сладостей он просматривал личную электронную почту.
Валерия погладила себя по крутым бокам и загадочно улыбнулась. Роль необыкновенной и ласковой вселенной для Иллариона ее полностью устраивала.
«Он думает, что прямо зашибись, какой умный. Что Валерия Огурцова ничего не видит, не слышит и не замечает. Напрасно. Держит меня за прислугу. А я не сдамся. Душечка мой нетерпеливый. Думаешь, что ты неуязвим? Напрасно. На память я пожаловаться не могу».
Примерно через двадцать минут дверь с грохотом распахнулась и ввалилась группа «золотые руки» — Борис Майков и Вадим Козулин.
— Привет, Илларион, — шумели рабочие. Они с размахом
— Привет, привет, ударники, что там с объектом? Выкладывайте! — благодушно предложил Игнатьев и распахнул створки окна пошире. Тяжелый, устойчивый дух трудового пота пронзил маленькое помещение.
Илларион подозревал, что источником невыносимого запаха были не только тела гегемонов и все, что прикручивалось к ним сверху, а и основная, так сказать, опорно-двигательная часть тела.
Тяжелые пережитки советских времен. Душ или баня строго по расписанию, раз в неделю или в две. Чаще нельзя — вредно и утомительно. Смывается защитный слой. Оголяются нервы.
Ударники, не в пример своему директору не отличались столь деликатной чувствительностью и окно решительно прикрыли.
— Надует ведь, Илларион Егорыч. Потом лечись, а ты ведь за пропуск по болезни нам не заплатишь, — с чувством пробасил Борис.
— Нет, дорогие мои, я так долго не выдержу, немедленно окно откройте. Это во-первых, а во-вторых, я — весь внимание, докладывайте про свои подвиги, — нахмурился Илларион и поерзал в кресле, пытаясь носом найти оптимально безопасную воздушную нишу.
— Так чего там докладывать-то, Егорыч, — успокоительно заметил Майков, — все в порядке, мы почти закончили монтаж, осталось только кое-что наладить, там фильтр один не работает, а так почти все в порядке. Но вечером и ночью я туда больше не поеду ни за что, вот как хочешь, Егорыч. Не поеду и все тут. Днем — пожалуйста, а на ночь глядя — ни-ни. — Рабочие уставились на Игнатьева.
Илларион помассировал шею, потянул себя за роскошные кудри и с отвращением произнес:
— Я жду от вас объяснений.
— Так чего объяснять. Ну, провозились мы с монтажом до часу ночи, Вадим-то пораньше уехал, а я остался ночевать на втором этаже в этой комнате, где короб мы устанавливали. Ну, лег на диванчик, как был в куртке, да и уснул. Думаю, встану часиков в шесть и до девяти утра еще поработаю, да и Вадим приедет, может, успеем закончить — Майков замолчал, смачно откашлялся и продолжил:
— Сплю, значит, я, а потом чувствую, что кто-то меня за плечо трясет, типа «будит». Трясут и трясут. Я, того, проснулся, глаза открыл и вижу, бабка какая-то идет к двери, то есть выходит из комнаты. Бабка-то вся прозрачная, ну настоящее привидение.
Я думаю, что сплю, наверное, еще и глаза скосил в сторону, а на плече, в том месте, за которое меня трясли, куртка смялась вся. Я сам себя ущипнул крепко так, больно стало, ну и понял, что не сплю я вовсе. А бабка-то к двери подошла, дверь открыла и вышла, хлопнув дверью.
Борис Майков громко сглотнул, протянул руку к графину, налил воды в стакан и залпом выпил.
— А на следующий день все в точности повторилось, Егорыч. Точь-в-точь. Середина ночи, за плечо трясут, потом бабка выходит из комнаты. Во второй раз мне еще хуже стало. Я не трус, ты ведь знаешь, но больше я там ночевать не останусь. Пусть Вадим ночует. Он парень молодой, а я больше — ни за что.