Расчищая путь пехоте
Шрифт:
Можно с уверенностью сказать, что общевойсковые соединения, несмотря на их малочисленность, прочно держали оборону под Волховом и Тихвином лишь благодаря умело спланированному и надежно обеспеченному взаимодействию с артиллерией. Мы денно и нощно заботились о том, чтобы предотвращать налеты вражеской артиллерии, держать ее в постоянном напряжении, умело и точно наносить огневые удары но ее позициям. Для достижения этой цели перед каждым орудийным расчетом, огневым взводом, батареей, дивизионом стояла задача: добиваться высокой точности стрельбы. Девизом и здесь было правило: "Не
Однако того же старался добиться и противник. Ведь он тоже располагал всеми видами инструментальной и авиационной разведки, батареями мощных полевых и даже крепостных орудий. Поэтому нередко между нами возникали настоящие огневые поединки. Это заставляло быть в постоянной боевой готовности. Мы, помнится, даже спали не раздеваясь, хотя жили в хорошо оборудованных блиндажах. Постоянная собранность, напряжение физических и моральных сил позволяли нам сразу же, как только батарея немцев открывала огонь, наносить по ней ответный удар поражающей силы.
Помнится, нам очень досаждала 150-миллиметровая пушечная батарея врага, разместившаяся где-то в районе синявинских торфоразработок. Достаточно было над нашими боевыми порядками появиться самолету-разведчику "Фокке-Вульфу-189", которого солдаты позже окрестили "рамой", как эта вражеская батарея тут же производила налет по нашей обороне, чаще всего по какой-нибудь артиллерийской или минометной позиции.
Долго мы охотились за этой вражеской батареей, но определить ее координаты никак не удавалось. Наконец все же батарею засекли полковые звукометристы лейтенанта А. Грезлова. Как выяснилось, она находилась в болоте. Выглядело это, конечно, неправдоподобно, но тем не менее все было именно так. После того как один из дивизионов полка произвел мощный огневой налет по указанному ему месту, батарея противника навсегда замолчала.
Приближалась весна. Мне присвоили очередное воинское звание подполковника и назначили заместителем командира полка по строевой части. В должность начальника штаба вступил В. В. Зорин, получивший звание майора.
В начале июня 1942 года 54-я армия была передана из Ленинградского фронта в Волховский. Но и там охота за артиллерийскими и минометными батареями противника для нас оставалась основной повседневной фронтовой работой.
В середине июля меня вызвали в штаб артиллерии армии и вручили предписание: вечером того же дня отправиться в Москву, в распоряжение Управления кадров артиллерии Красной Армии. Разрешили взять с собой моего верного помощника ординарца Андрея Шаповаленко.
На попутном газике добрались мы с Андреем до Волхова. Подъехав к его окраинам, ужаснулись: города не было. От него остались лишь бесформенные развалины. Ни одного уцелевшего здания!
На следующий день в товарном вагоне отправились в Вологду, а оттуда уже в пассажирском - в Москву.
Смерч над Волгой
На формировании
По приезде в Москву я сразу же отправился в Штаб артиллерии Красной Армии. Принял меня начальник управления кадров. Он долго расспрашивал о делах на Ленинградском
– Езжайте, товарищ Шагала, принимайте полк. Время сейчас такое - надо торопиться.
– И, чуть помолчав, доверительно оказал: - Если бы вы знали, дорогой мой подполковник, как я завидую вам. Вы уже повоевали, снова будете бить проклятых фашистов. А вот мне - сиди здесь, подбирай кадры... Это, конечно, дело тоже большое, нужное, но ведь я же огневик, понимаешь, огневик!
– Генерал тяжело вздохнул, размял в пальцах папиросу, предложил мне закурить и уже другим, более официальным тонам закончил:
– Полк вам вверяют пушечный, резерва Верховного Главнокомандования, двухдивизионного состава, его номер 1107. Отъезд - послезавтра, проездные документы получите в канцелярии управления. А завтра, в 10.00, быть в Кремле. Там вам вручат правительственную награду - орден Красного Знамени за бои под Синявино. Поздравляю!
Начальник Управления кадров встал, подошел ко мне, крепко пожал руку, улыбнулся, повернул за плечи кругом и, легонько подтолкнув в спину ладонью, оказал:
– Идите. Воюйте. За себя и за меня.
До сих пор помню этот эпизод. В одно мгновение человек, которого я никогда раньше не встречал, стал для меня близким. Я повернулся, хотел поблагодарить, но спазма сжала горло, а он как-то очень тепло повторил:
– Иди, иди. Воюй и будь жив, Жагала...
По пути в гостиницу, и там, в своей комнате, я оставался под впечатлением этого приема, перебирал в памяти все случаи, когда был необоснованно груб с подчиненными, и щеки мои горели. Я держал ответ перед своей совестью, а она - строгий судья...
На другой день, проснувшись, взглянул на часы и не поверил глазам своим: было половина седьмого. Привычка спать чутко и урывками, по-фронтовому, на сей раз дала осечку. За ночь я ни разу не проснулся, спал как младенец. Настроение - лучше не надо! В окно номера сквозь плотную занавеску настойчиво пробиваются лучи июльского солнца, за дверью, в коридоре, кто-то негромко разговаривает.
Быстро сбрасываю с себя одеяло, тянусь к стулу, на котором сложил перед сном одежду, но ее на месте не оказалось. Исчезли и сапоги. Догадался: работа Шаповаленко.
И действительно, пока я умывался, в комнату вошел ординарец с хорошо отутюженным обмундированием и до блеска начищенными сапогами.
– Ты что, в инвалиды меня записал?
– упрекнул его строго.
– Нет, в орденоносцы, - улыбнулся Шаповаленко широко и открыто, словно не мне, а ему идти в Кремль за наградой.
Орден Красного Знамени - моя первая правительственная награда, поэтому он мне очень дорог.
Без четверти десять был уже возле Спасской башни. Часовой, удививший меня своей молодостью, пристально изучил протянутые документы и коротко объяснил, куда нужно пройти. Оказавшись на территории древнего Кремля, я испытал какой-то необыкновенный прилив чувств: радость, волнение, любопытство и многое другое, в чем сразу и не разберешься.