Расцвет и упадок государства

ван Кревельд Мартин

Теоретически, креолы должны были бы быть благодарны правительству за эти и другие экономические достижения, так как, проведя административную реформу, оно поспособствовало последним или, по крайней мере, сделало их возможными. В действительности произошло обратное. На высшем уровне учреждение современной гражданской службы лишь подчеркнуло то, до какой степени americanos, как они начали себя называть, были исключены из нее, несмотря на наличие у них собственности и других цензовых признаков. На нижнем уровне переход от системы продажи должностей к выплате жалования привел к тому, что многие мелкие чиновники потеряли свои источники дохода. Развивающаяся экономика оказалась ограниченна старой имперской системой, в рамках которой была запрещена торговля между разными колониями, а заокеанская торговля должна была вестись исключительно с Испанией посредством знаменитого casa de la contratacion [769] в Севилье. Несмотря на то что некоторые из самых обременительных ограничений были отменены в 70-е годы XVIII в., ситуация напоминала ту, которая сложилась в Северной Америке накануне американской революции, с той лишь разницей, что бедная и отсталая Испания не могла удовлетворить спрос колоний на промышленные товары в такой же мере, как Великобритания, бесспорный промышленный гигант своего времени.

769

Договорная палата (исп.). — Прим. пер.

Начиная с 80-х годов XVIII в., пришедшие сначала из Франции, а затем из Северной Америки либеральные идеи сумели преодолеть рамки цензуры и начали получать распространение. Однако в лучшем случае они затронули только богатую часть белого населения, gente distinguida [770] , —

правительственных чиновников, армейских офицеров, купцов, специалистов и землевладельцев, которые хотя и отказывались давать самоуправление зависимому от них населению, желали его для себя. Когда в 20-е годы XIX в. разгорелась борьба за независимость, к которой подтолкнуло завоевание Наполеоном Иберийского полуострова, она представляла собой всего лишь столкновение одной части белого населения с другой из-за того, кто будет участвовать в управлении. Хорошей иллюстрацией может послужить одно из самых ранних «патриотических обществ», сформировавшееся в Буэнос-Айресе в 1801 г. Членство в нем было ограничено «людьми благородного происхождения с хорошими манерами». В обществе, основанном на расовых предрассудках, это означало запрет на членство для иностранцев, чернокожих, мулатов, zambos (потомков чернокожих и индейцев), метисов и других людей смешанного происхождения. Хотя запрет на членство метисов впоследствии был отменен, остальные запреты оставались в силе, демонстрируя тем самым, что существует предел, до которого это общество готово снисходить даже ради такого благородного дела, как отнятие власти у Испании [771] . Только в Мексике массы индейцев и полукровок присоединились к восстанию, напугав своих господ, что привело к временному союзу последних с Испанией. Здесь и в других странах результатом стало то, что на смену хозяевам из далекого Мадрида или Лиссабона, пришли те, которые жили рядом и которые оказались даже более жестокими, чем первые.

770

Значимые люди (исп.). — Прим. пер.

771

Об этом эпизоде см.: Rosenblat, La poblacion indigena, vol. II, p. 155.

Как было абсолютно ясно самому Боливару [772] , в условиях рабовладения, с одной стороны, и повсеместной бедности, апатии и фактического крепостничества — с другой, было очень сложно создать абстрактное государство — в будущем, которое он предвидел, царили «мелкие тираны». Это было тем более справедливо, что политическим самосознанием обладала очень небольшая часть населения, которая была рассредоточена по множеству мелких поселений, разбросанных по огромному континенту — в отличие от США, где первые колонии протянулись вдоль береговой линии и с легкостью могли вступать в контакт друг с другом. Например, в Бразилии 1823 г. насчитывалось менее 4 млн жителей. На первый взгляд ситуация была аналогична сложившейся в США в 1776 г.; но если последние были нацией процветающих фермеров и городских жителей, то в Бразилии огромное большинство либо было чернокожими рабами, либо представляло собой бесформенную, почти нищую массу людей разных рас, среди которых была довольно высока доля бродяг. Другими примерами могут служить Уругвай, в котором в момент начала борьбы за независимость от Аргентины насчитывалось лишь 60 тыс. жителей, и сама Аргентина, в которой еще в 1852 г. проживало в общей сложности 1200 тыс. человек, включая еще один класс людей без постоянного места жительства — gaushos [773] . Известно, что в период с 1811 по 1821 г. во всех ставших независимыми странах были приняты конституции. Они наделили правами цветное население, отменили подати и сделали светских граждан равными перед законом (военные и церковь стояли отдельно и имели fueros — привилегии, делающие их неподсудными обычным судам). Однако нельзя одним указом уничтожить дискриминацию, бедность и изоляцию, царившие веками. В Бразилии даже рабство сохранялось до 1888 г.

772

Обращение С. Боливара к Конгрессу Ангостуры, опубликованное в: Selected Writings of Bolivar. H. A. Bierck, ed. (New York: Colonial Press, 1951), vol. I, p. 175–176.

773

Табунщики, гаучо (исп.). — Прим. ред.

Какими бы ни были конкретные условия жизни, более 95 % населения оставалось в положении, при котором они не могли ни влиять на правительство, ни, что еще важнее, контролироваться им [774] . В кругах незначительного меньшинства, к которому это не относилось, почти невозможно было отделить частные интересы от публичной деятельности. Политика стала (и нередко по-прежнему остается) игрой в «музыкальные стулья» между очень небольшими группами людей; например, в Чили жена одного президента (Мануэль Бульнес, 1841–1851) была также дочерью президента, сестрой президента и матерью президента. С учетом местных различий обычно одна фракция состояла из землевладельцев, которые поддерживали централизованное авторитарное правительство с целью не допустить приобретение личной свободы остальным населением (не говоря уже о праве участвовать в политике), а также более эффективно его эксплуатировать. Их либеральные оппоненты обычно были горожанами, купцами и профессионалами в разных областях, но включая также отдельных представителей небелого населения, сумевших каким-то образом чего-то добиться, часто путем получения профессии или службы в армии, где они достигали успеха благодаря исключительным способностям. Основными требованиями либералов были резкое уменьшение влияния церкви, включая конфискацию ее обширной земельной собственности и упразднение церковных судов, принятие более демократичной формы правления и федеративного устройства, а также обеспечение личной свободы социальных низов, от которых они надеялись получить поддержку [775] . Но даже там, где им удавалось реализовать свою программу, демократия, ограниченная требованием грамотности и высоким имущественным цензом, никогда не предоставляла избирательных прав более чем 2–4 % населения, а число тех, кто мог занимать публичные должности, ограничивалось несколькими тысячами человек.

774

Оценка приводится по: S. J. Stanley and В. Н. Stein, The Colonial Heritage of Latin America (New York: Oxford University Press, 1988) p. 32ff.

775

Обсуждение двух партий и их отличий см. в кн.: D. Bushell and N. Macaulay, The Emergence of Latin America in the Nineteenth Century (New York: Oxford University Press, 1988), p. 32ff.

Имея столь серьезные препятствия, единственной страной, которой более или менее удалось сохранить политическую традицию, не прерываемую насилием, была Чили [776] . Здесь, как везде, основная масса населения была сельской, необразованной и очень бедной. С 1830 г., когда противоборствующие фракции провели свою последнюю битву, по 1870 г. власть в основном находилась в руках консервативных землевладельцев. Однако благодаря тому, что индейцев здесь было мало, а те, что были, в основном сосредоточились далеко на юге, в стране не было традиций рабства, крепостничества и правления, соединенного с владением собственностью. Когда произошел переход к либеральному правлению, он был достигнут конституционными мерами; не считая привилегированного положения вооруженных сил и того, что избирательное право оставалось довольно узким (когда оно перестало быть таковым, это быстро привело к избранию Сальвадора Альенде президентом в 1970 г.), сформировавшаяся в результате правительственная система во многом походила на систему США. Иначе развивались события в других странах, где освободительные войны обозначили лишь начало борьбы между двумя группировками. Нередко борьба была крайне жестокой, а похищения, убийства, а то и истребление целых семей, были обычными методами. Очень часто это приводило к появлению caudillos, или вождей, — явление, некогда считавшееся характерным именно для Латинской Америки, но широко распространившееся по всему миру в результате формирования множества государств в период после 1945 г.

776

Об истоках чилийской политики см.: F. J. Moreno, Legitimacy and Stability in Latin America: A Study of Chilean Political Culture (New York: State University of New York Press, 1969), ch. 4; S. Collier, «From Independence go the War of the Pacific,» in L. Tethell, ed. Chile Since Independence (London: Cambridge University Press, 1993), p. 1- 32.

Некоторые

каудильо возглавляли ту или иную фракцию и собирали вокруг себя сторонников из числа своих друзей [777] . Многие из них были армейскими офицерами, которые стремились навести порядок и одновременно добиться власти, возглавляя juntas [778] , состоящие из таких же офицеров. Как бы то ни было, все они должны были быть тиу hombres — настоящими мужчинами — но лучше всего такой характеристике соответствовали те немногие с темным деревенским прошлым; начиная в качестве главарей банд в среде угнетаемого местного населения, иногда они даже завоевывали себе высокое положение в местных сообществах, если их к тому времени не убивали в бесконечных стычках. Но каково бы ни было происхождение лидеров, на протяжении целого столетия после обретения независимости практически во всех новых государствах постоянно велись гражданские войны: так было в Аргентине (до 1862 г.), Боливии (которая побила все рекорды, поскольку пережила не менее 60 революций и переворотов), Бразилии, Колумбии (около 30 гражданских войн), Эквадоре, Мексике, Парагвае, Перу, Уругвае и Венесуэле (в которой в общей сложности произошло около 50 переворотов). Вероятно лучшее, что можно сказать об этих и других государствах Латинской Америки, это то, что с момента обретения независимости и до наших дней они не слишком часто воевали друг с другом. Однако войны, которые все-таки случались между ними — например, четырехсторонний конфликт между Парагваем, Аргентиной, Бразилией и Уругваем в 1865–1870 гг., оставивший первую из названных стран почти без мужского населения, — приводили к сотням тысяч жертв. Однако редкость внешних конфликтов они с легкостью «компенсировали» внутренней анархией, переворотами и контрпереворотами.

777

Краткую типологию caudillos см. в: G. I. Blankenstein, Constitutions and Caudillos (Berkley: University of California Press, 1951), p. 34–37; и гораздо подробнее — J. Lynch, Caudillos in Spanish America, 1800–1850 (Oxford: Clarendon, 1992).

778

Руководящие коллегиальные органы, хунты (исп.). — Прим. ред.

В той степени, в какой бесконечная череда гражданских войн вообще допускала экономическое развитие, в первой половине XIX в. сложилась новая ситуация. В то время как Западная Европа и Северная Америка вступили в век промышленной революции, бывшие испанские и португальские колонии не могли за ними последовать. Старая имперская система, погрязшая в коррупции и контрабанде, начала рушиться еще до получения колониями независимости [779] ; но теперь она была отменена силами двух партий, таким образом нашедших некоторую почву для согласия. Под влиянием европейских идей либералы выступали за свободную торговлю на континенте. Консерваторы, исходя из собственных интересов, громко требовали права обменивать сельскохозяйственную продукцию и полезные ископаемые, которые они добывали, на привозимые из заморских стран товары. Поскольку политическая нестабильность мешала накоплению капитала, промышленность не могла развиваться. Поток продукции европейских заводов и фабрик с легкостью одолел конкурентов в лице местных предприятий, многие из которых все еще базировались на надомном труде, и правительство этому потоку не препятствовало, поскольку получало львиную долю дохода, используя тарифы. В частности почти полностью исчезли кораблестроение (с самого начала существовавшее в Мексике), металлообработка и почти вся текстильная промышленность, кроме самой примитивной. Предметы роскоши поступали из Франции, товары для массового потребления — из Великобритании и все в большей степени из США. Как и в большей части Восточной Европы в XVI в., а в России и в Индии — в XIX в., результатом стала деиндустриализация [780] .

779

J. H. Parry, The Spanish Seaborne Empire (New York: Knopf, 1966), p. 307ff.

780

О появлении неоколониальной экономики см.: С. Furtado, The Economic Development of Latin America (New York: Cambridge University Press, 1970); Stanley and Stein, Colonial Heritage of Latin America, ch. 5.

В той степени, в какой экономика новых государств не ограничивалась простым выживанием — что было уделом значительной части населения, — их вклад в мировую экономику заключался преимущественно в производстве сельскохозяйственной продукции и сырья. Хотя города не исчезли, они стали играть меньшую экономическую роль в сравнении с последними десятилетиями колониального правления. Они сохранились в основном в виде административных центров или, если позволяло их географическое положение, entrepots, через которые осуществлялись приток зарубежных товаров в страну и их дальнейшее распределение по территории. Тяжелое положение городов позволило различным консервативным фракциям (слово «партия» было бы слишком громким) поддерживать свою власть в противовес либералам и за счет остального населения. В частности, в Мексике и Бразилии переход земельного имущества от местных индейских сообществ руки частных лиц происходил на протяжении всего XIX в., в то время как в Аргентине, так же как и в США, вопрос о собственности на «пустые» земли (т. е. пространства, населенные аборигенами) решался с помощью оружия. Во всех трех упомянутых странах, а также и в остальных, образовавшиеся имения зачастую можно было измерять в квадратных милях, а не акрах. За исключением предметов роскоши, потребляемых хозяином и его семьей, они почти полностью обеспечивали себя всем необходимым. Независимо от того, что гласил закон, у многих землевладельцев были собственные полиция, тюрьмы и даже орудия пыток, чтобы держать под контролем зависимое население — индейцев и метисов. Впрочем, ситуация не сильно поменялась во второй половине XIX в., когда начался приток иностранного капитала — британского, а затем американского. Напротив, иностранцы часто вступали в сговор с консерваторами, чтобы поддерживать политическую стабильность и иметь очень дешевую, почти крепостную рабочую силу в так называемых банановых республиках.

Вступив в последнюю четверть XIX в., многие из латиноамериканских государств были государствами лишь номинально. Хотя бы по той причине, что различные caudillos стремились усилить свои позиции с помощью выборов, почти все страны прошли через периоды конституционного правления, но обычно они были очень короткими. Так, в Эквадоре к 1895 г. сменилось не менее 11 конституций. Все государства имели в той или иной форме правительственную бюрократию, хотя весьма слабо развитую и из-за крайне низкого жалованья служащих весьма подверженную коррупции. В каждой стране была своя национальная валюта, хотя обычно она была подвержена высокой инфляции и не могла развиться до уровня признанного международного средства обмена. Имея в изобилии национальные флаги, гимны, почтовые марки и тому подобные атрибуты, эти государства претендовали на суверенитет в международных отношениях, но даже эту претензию делали сомнительной такие эпизоды, как создание в 1903 г. Панамы «из ребра» Колумбии. Они содержали дипломатический корпус, внешний блеск которого обычно был обратно пропорционален экономической ситуации в стране. Некоторые из них так же посылали своих представителей на разные международные конференции, которые стали собираться начиная с 1864 г.

Другой особенностью последней четверти XIX в. было начало широкомасштабной эмиграции на ранее чрезвычайно малонаселенный континент. До этого правительства некоторых латиноамериканских стран пытались стимулировать иммиграцию, но этому препятствовали постоянные гражданские войны и наличие других более привлекательных регионов, прежде всего США. Теперь же наибольшее количество иммигрантов хлынуло из Италии, Испании и Португалии (большинство португальцев отправились в Бразилию), но было немало и других групп, включая ирландцев, немцев, китайцев и японцев. В зависимости от первоначального состава населения и от количества принятых иммигрантов население некоторых стран, таких как Аргентина и Уругвай, стало практически полностью белым. Другие, например, Мексика и Бразилия, превратились в поистине многорасовое общество. Третьи же, особенно расположенные в северо-восточной части континента, сочли, что появление дополнительных групп населения приведет к стиранию различий между индейцами и белыми, и, следовательно, к падению regimen de castos. Кроме того, несмотря на то что иммиграция благотворно сказывалась на развитии сельского хозяйства — в одной лишь Аргентине площадь пахотной земли увеличилось с 3730 кв. миль в 1865 г. до 95 000 кв. миль в 1915 г., — большая часть новоприбывших селилась в городах. Там они работали по городским профессиям, таким как торговля, промышленность и услуги, формируя ядро настоящего пролетариата. По крайней мере, в более крупных странах появление массовых обществ в итоге положило конец правлению нестабильных семейных группировок. Вместо них там возникло некое подобие современных политических партий с консервативными или либеральными, централистскими или федералистскими, социалистическими или даже коммунистическими взглядами.