Расцвет и упадок государства
Шрифт:
С 1945 г. марш азиатских и африканских народов к образованию отдельных государств был уже неудержим, хотя нередко это сопровождалось крупномасштабным кровопролитием, как это случилось в Алжире и, прежде всего, в Индокитае. Первые серьезные шаги были сделаны в 1945–1948 гг., когда Филиппины, Индия, Пакистан, Бирма, Цейлон, Ливан, Сирия и Израиль (последний отделился от Палестины в результате принятия резолюции ООН) освободились от своих американских и европейских хозяев. Индонезия, где поддержка японцами Сукарно и его сторонников-националистов предотвратила возвращение голландцев [816] , последовала их примеру в 1949–1950 гг. С этого момента новых государств появилось так много, что их стало сложно пересчитать. На Бандунгской конференции в 1955 г. собрались лидеры 29 стран, чье население составляло более половины населения земного шара (все, за исключением Китая, недавно освободились от колониального владычества); в течение последующих двадцати лет одна только Африка пополнила растущий список суверенных государств 50 новыми.
816
См.: Н. J. Benda, The Crescent and the Rising Sun: Indonesian Islam and the Japanese Occupation, 1942–1945 (The Hague: van Hoeve, 1958).
Когда португальские колонии Ангола и Мозамбик получили независимость в 1975 г., процесс деколонизации был в основном завершен, хотя еще оставались Южная Родезия, Джибути, Намибия и Эритрея (последняя после 1945 г. являлась колонией не европейской страны, а Эфиопии). В конце 70-х и в 80-х годах эти вопросы были решены, причем неизменно посредством образования новых государств, которые, претендуя на равенство с ранее возникшими государствами, тут же подали заявки на принятие в ООН. Движение
Практически без исключения все азиатские и африканские государства, будь то созданные буквально ex nihilo [817] или появившиеся на месте старых политических сообществ в обновленном виде, вступили в жизнь под лозунгом модернизации, под которой они подразумевали радикальное усовершенствование сфер здравоохранения, образования, повышение уровня жизни, который во многих государствах едва ли превышал минимальный уровень выживания. Такая модернизация, хотя и зависела от многих факторов, предполагала, прежде всего, политическую стабильность и действенный бюрократический аппарат, но такую стабильность и такую управленческую машину удалось установить лишь в немногих новых государствах. Самые успешные из них находятся в Восточной и Юго-Восточной Азии. Одни имеют долгие традиции политического единства и/или этнической однородности, другие, по меньшей мере, высокообразованную элиту, которая, в свою очередь, облегчила этот переход и в ряде случаев способствовала впечатляющему экономическому росту [818] . Можно даже утверждать, что к концу XX в. ситуация сложилась таким образом, что самые успешные государства находятся не в Европе, откуда пришел этот тип политического устройства, а в Японии, Южной Корее, Тайване и, конечно, Сингапуре. Во всех четырех странах были созданы обезличенные и хорошо дисциплинированные (хотя, с позиции отдельного человека, достаточно авторитарные) бюрократические системы и полицейские организации. Ни в одной из них не существует режим традиционного типа; в частности, в 1995 г. бывший премьер-министр Кореи получил наглядный урок, к чему приводит смешение государственной собственности и своей частной. При некотором везении Китай, Таиланд, Малайзия, Индонезия, Вьетнам и даже Бирма (если она освободится от своих военных правителей) могут однажды последовать их примеру, хотя большинство этих стран в гораздо большей степени этнически неоднородны и может оказаться, как в случае с Китаем, что они слишком крупны и сложны для того, чтобы ими эффективно управлять длительное время из единого центра [819] . В других странах Азии и Африки ситуация в целом гораздо менее благоприятна. Одной из причин этого является крайнее этническое разнообразие. Старые европейские государства имели в своем распоряжении века для формирования национального самосознания, национального языка (хотя еще в XVI в. жителя Лондона, путешествующего по Кенту, местные жители принимали за француза), национальной культуры и национальной среды общения. В других странах не существовало такого единства; от Филиппин до Эфиопии и от Ирака до Судана попытки создать его часто воспринимались как стремление одной группы установить свою власть, подчинив других. Например, в Индии на основном языке (который сам еще подразделяется на несколько диалектов, говорящие на которых не понимают друг друга) говорит лишь 40 % населения. Кроме того, там существует 33 других языка, на каждом из которых говорит как минимум 1 млн человек (на английском, считающемся якобы официальным языком страны, говорит лишь 5 % населения). Население Пакистана состоит на 55 % из пенджабцев, на 20 % из синдхов, на 10 % из пуштунов, на 10 % из муджахиров и на 5 % из белуджей; на языке урду, который правительство надеется превратить в официальный язык, говорит лишь небольшое меньшинство. В Нигерии три крупнейшие группы — хауса, йоруба и ибо — все вместе составляют лишь 60 % населения, остальные жители поделены не менее чем на 250 этнических групп [820] ; в другой части континента — в Эфиопии — существует 76 этнических групп, представители которых говорят на 286 языках [821] . Но рекорд по разнородности, вероятно, побьет Папуа, где население в 2,5 млн человек говорит более чем на 700 разных языках. Считается, что большинство африканских государств «имеют мало общего, кроме своего разнообразия» [822] .
817
Из ничего (лат.). — Прим. пер.
818
О культурных традициях, стоящих за этим феноменом, см.: L. W. Руе, Asian Power and Politics: The Cultural Dimensions of Authority (Cambridge, MA: Belknap, 1985), ch. 21–29.
819
Оптимистический взгляд на будущее Китая см. в: В. В. Conable, Jr. and D. M. Lampton, «China: The Coming Power», Foreign Affairs, 72, 5, Winter 1992–1993, p. 137–149; пессимистический взгляд см. в: G. Segal, «China's Changing Shape,» Foreign Affairs, 73, 3, May — June 1994, p. 43–58.
820
Обсуждение этнических проблем в Африке представлено в частности в работе: В. Neuberger, National Self-Determination in Postcolonial Africa (Boulder: Rienner, 1986), p. 14–15, 25ff., 34–36, 55–56.
821
Economist World Atlas and Almanac (London: The Economist, 1989) p. 293.
822
K. Manogue, Nationalism (London: Batsford, 1967), p. 13.
Эта разнородность не была создана колониальными правительствами. Напротив, в некотором роде она просто есть результат того, что в странах «третьего мира» институт государства не развился. И все же в той мере, в какой имперские державы часто объединяли территории и народы, не имевшие друг с другом ничего общего (иногда просто проводя линию на карте с помощью линейки [823] ), они внесли в это свой вклад. Так было с большей частью Африки в последние десятилетия XIX в. и на Ближнем Востоке после распада Оттоманской империи, когда при установлении границ абсолютно не принимались во внимание этнос и религия, а также давно сложившиеся социальные и экономические модели, такие как миграция. Установив свое правление, различные европейские колониальные администрации сознательно натравливали одну этническую группу на другую, как это делали англичане на Кипре (турки против греков), в Палестине (евреи против арабов), Индии (мусульмане против индусов) и Нигерии (хауса против всех остальных). Даже если это было не так, они часто способствовали возникновению новых контрастов, например между деревнями и развивающимися городами, между христианами и всеми прочими, между вестернизированным образованным классом и теми, кто придерживался своих традиций. Иногда различия в уровне экономического развития среди самих колоний приводили к огромному притоку чужеземцев. Например, ЮАР, которая и так уже была наводнена дешевой рабочей силой, привлекала и продолжает привлекать множество людей из соседних стран, таких как Ангола и Мозамбик [824] ; то же самое касается некоторых (относительно) благополучных государств Западной Африки. И все это — даже без учета различных белых и индийских, а также — в большей части Юго-Восточной Азии — китайских меньшинств, которые иногда бывали значительными и часто доминировали в экономике даже при небольшой численности. К моменту достижения независимости то, каким образом новые государства должны были преодолевать эти трудности и эффективно функционировать, оставалось загадкой.
823
P. J. Yearwood, «In a Casual Way with a Blue Pencil: British Policy and the Partition of Kamerun, 1918–1919,» Canadian Review of African Studies, 27, 2, 1993, p. 214–218.
824
О попытках правительства решить эту проблему в эпоху апартеида см.: В. В. Brown, «Facing the „Black Peril“: The Politics of Population Control in South Africa,» Journal of South African Studies, 13, 2, 1987, p. 256–273.
В действительности во многих странах эта загадка вскоре была разрешена. После того как энтузиазм первых лет поутих, оказалось, что многие, если не большинство населения,
825
См.: N. Chazan, et al., Politics and Society in Contemporary Africa (Boulder: Rienner, 1992), p. 77–82, 94–97.
Сами бюрократические структуры в том виде, в котором они существовали, были насквозь коррумпированы [826] . Некоторые из служащих имели западное образование, и в результате они настолько были оторваны от остального народа, что общение между ними было затруднено, если не вообще невозможно. Другие воспринимали свое положение в первую очередь как средство выполнения своих обязательств перед родственниками — такое отношение не только не осуждалось, но и зачастую разделялось и активно поддерживалось всем обществом или, по крайней мере, теми его сегментами, которые извлекали из этого выгоду. Получавшийся в результате этого политический вакуум приводил к хронической нестабильности. Часто она усугублялась стремлением найти легкие способы ускорить развитие, такие как гигантомания в реализации инженерных проектов (дамб, электростанций, аэропортов и т. п.), создание социалистически или/и коммунистически ориентированной экономики, или и то, и другое одновременно. Иногда все это возлагало на жителей настолько тяжелое бремя, что они выпадали из системы рыночной экономики и возвращались к натуральному сельскому хозяйству на уровне выживания, как это происходило в отдельных регионах Африки. В других случаях это приводило к всплеску незаконной деятельности, такой как контрабанда наркотиков, которая приняла массовый характер в большей части Юго-Восточной Азии и в бывших республиках Советского Союза; и даже к пиратству, как в водах Западной Африки и Юго-Восточной Азии.
826
Cm.:J. M. Mbaku, «Bureaucratic Corruption and Policy Reform in Africa,» Journal of Social, Political, and Economic Studies, 19, 2, Summer 1994, p. 149–175.
Так или иначе, попытки государства вовлечь все население или хотя бы его большую часть в относительно упорядоченную политическую жизнь часто заканчивались неудачей. Поэтому в последние десятилетия практически не было ни одного молодого государства в Азии или Африке, которое не пережило бы какой-нибудь переворот, революцию или жестокий междоусобный конфликт между противоборствующими этническими или религиозными группировками. Во многих странах произошел целый ряд таких конфликтов, в которых племя сражалось против племени, народ против народа, а также зачастую хорошо организованные и знакомые с современной техникой войска против менее организованного гражданского населения [827] . В Конго (Браззавиле), а также в Белизе, Гренаде и на Коморских островах власть правительства была настолько слаба, что его легко могла свергнуть горстка унтер-офицеров или наемников, а затем с той же легкостью его восстанавливал небольшой контингент иностранных войск, вызванный с этой целью. Другие страны попадали в руки безумцев, таких как Иди Амин в Уганде и «император» Бокасса в Центрально-Африканской республике. Эти и подобные им личности в других странах вызвали бы смех, если бы они не создали режимы террора и не погубили бы десятки, а иногда и сотни тысяч своих соотечественников. С другой стороны, в странах, где была сильна государственная власть, результаты порой были даже хуже: жертвы Мао Цзедуна и Пол Пота исчисляются миллионами.
827
Классический обзор: Е. N. Luttwak, Coup d'Etat: A Practical Handbook (Harmondsworth, UK: Penguin Books, 1969).
На этих двух континентах, не считая вышеупомянутых истории успеха в Восточной и Юго-Восточной Азии, существуют лишь два исключения в печальной череде однопартийных, авторитарных, военных режимов и разнокалиберных диктаторов разных цветов кожи, национальности и политической окраски — это Индия и Израиль. Из этих двух государств достижения первого в поддержании почти непрерывной демократической традиции (за исключением периода «тоталитарного» правления в 1975–1977 гг.) особенно впечатляет, если принять во внимание его огромный размер, этническую неоднородность, религиозные различия и крайне низкий доход на душу населения. И все же в настоящее время Индия медленно превращается из единого государства в собрание полуавтономных штатов, тем самым проходя путь, противоположный тому, по которому в первой половине XIX в. прошли США. В таких штатах, как Бенгалия, Пенджаб и Кашмир, происходили и происходят этнические и религиозные волнения, и некоторые из них носят такой массовый характер, что если бы они происходили в стране, где проживает менее 900 млн жителей, их назвали бы гражданской войной [828] .
828
См.: S. Kaviraj, «The Crisis of the Nation State in India,» Political Studies, 42, 1994, p. 115–129.
Израиль также поддерживает демократические традиции в политике. Отчасти потому, что большинство первоначального населения составляли высокообразованные выходцы из Европы, отчасти же потому, что он получал и получает в больших количествах помощь из-за рубежа — ни одна страна за всю историю не получала такого объема помощи — Израиль достиг большего успеха в модернизации, чем любая другая развивающаяся страна, за исключением Сингапура. Однако, даже не считая жителей Западного берега реки Иордан и сектора Газа, которые составляют в общей сложности 2 млн человек, в стране присутствует арабское меньшинство, составляющее около 20 % пятимиллионного населения. Вопрос о политической лояльности этого меньшинства в критический момент, особенно ввиду возможного создания палестинского политического образования, отнюдь не однозначен. Так что в долгосрочной перспективе Святую Землю могут ожидать не мир и экономическая интеграция с соседними странами, как надеются некоторые политические лидеры Израиля [829] , а к целой серии все более жестоких этнических и религиозных конфликтов.
829
S. Peres, The New Middle East (New York: Holt, 1993).
По мере того как XX в. подходит к концу, большинство новых государств в Азии и Африке являют собой печальное зрелище. В лучшем случае они достигли некоторой стабильности под властью сильного лидера, как в Сирии, Иордане и Ливии, хотя такая стабильность, скорее всего, является временной и едва ли может скрыть глубинные религиозные, экономические и этнические конфликты, тлеющие под спудом. Другие государства раздираются войнами, порой исключительно кровавыми — Афганистан, Шри-Ланка, Сомали, Судан, Руанда, Либерия и многие другие. На территории Алжира, Египта, Турции, Ирака, Ирана, Пакистана, Шри-Ланки, Индонезии и Филиппин действуют партизанские и террористические группировки, деятельность которых достигла таких масштабов, что целые провинции вышли из-под контроля центрального правительства, и их удается сдерживать, если вообще удается, лишь массированным применением вооруженных сил. В других странах понятие «государство» все еще остается пустым звуком; так и не встав на ноги, оно просто прекратило функционировать, как это произошло в большей части Центральной и Западной Африки [830] . Ввиду этих проблем некоторые даже стали задаваться вопросом, насколько вообще целесообразна модель «одна нация, одно государство», и не могли бы сослужить этим странам лучшую службу другие политические структуры, отличные от тех, которые, в конце концов, были навязаны им извне [831] . Однако если не ограничиваться туманными фразами, конкретная форма этих структур еще никем не представлена. Тем временем многие из этих сообществ продолжают идти своим путем, обходя государство, игнорируя его или превращая в пустую оболочку.
830
О тяжелом положении в этих государствах см.: R. Kaplan, «The Coming Anarchy,» Atlantic Monthly, February 1994, p. 44–76.
831
См.: R. Jackson, Quasi-States (London: Cambridge University Press, 1990); B. Davidson, The Black Man's Burden: Africa and the Curse of the Nation State (London: James Currey, 1992).