Расцвет и упадок государства
Шрифт:
В самых важных странах эти факторы вместе с индустриализацией, начавшейся в 1920-е годы, положили конец старой традиции caudillismo [781] . Какими бы романтиками ни казались Эмилио Сапата и Панчо Вилья (оба выходцы из очень скромных деревенских семей), они не имели преемников и подражателей. Роль организаторов переворотов вскоре перешла к различным национальным армиям. Не то что бы эти армии были политически неактивны в предыдущем столетии, но в то время они зачастую представляли собой недисциплинированные толпы, едва ли отличающиеся от частных формирований, созданных различными caudillos. Хотя такое положение дел сохранялось в некоторых некрупных государствах (в частности, в странах Центральной Америки и Карибского бассейна), армии, которые, начиная с переворота в Аргентине в 1930 г., стали играть главенствующую роль в жизни некоторых более крупных стран, уже представляли собой нечто совсем другое. С 1890 по 1910 г. некоторые из них были приведены в порядок зарубежными профессионалами — немцами (которые оставили свой след в виде гусиного шага и пристрастия к музыке Вагнера), французами и американцами. В последние годы перед Первой мировой войной армии повсюду стали призывными, хотя на практике это касалось лишь низших классов, в то время как остальные либо покупали себе замену, либо позже поступали в университеты. Находившиеся под командованием профессионалов, всю жизнь занимающихся этим делом, управляемые и контролируемые бюрократическими методами, зачастую армии, начиная примерно с 1930 г., становились благодатной почвой для развития фашистских или даже нацистских симпатий. Оглядываясь по сторонам, военные видели слабые и коррумпированные гражданские институты, а себя считали истинным воплощением государства, единственной организацией, способной подняться над
781
Власть каудильо, главаря (исп.). — Прим. пер.
782
О развитии вооруженных сил в Латинской Америке в этот период см.: J. J. Johnson, the Military and Society in Latin America (New York: Praeger, 1976), ch. 3, 4.
Независимо от степени дисциплинированности армии, долгая история гражданских войн и переворотов означала, что ключевая черта современного государства — четкое разделение между силами, отвечающими за ведение внешних войн, и теми, кто занимается поддержанием внутреннего порядка, — так и не развилась. Занятые последним, эти армии так и не преуспели в первом. Одно время, ближе к концу XIX в., чилийские вооруженные силы, казалось, вот-вот превратятся в современную военную организацию. Но перед лицом таких противников, как Перу и Боливия, не было достаточного стимула для поддержания их на таком уровне, несмотря на то что сделать это позволяла экономическая ситуация (определявшаяся падением цен на гуано, когда вскоре после начала Первой мировой войны был открыт способ связывания азота, содержащегося в воздухе). В сравнении с другими континентами военные расходы в Латинской Америке никогда не были особенно велики, обычно составляя не более 3–4 % от ВНП. В подушевом выражении они были удивительно малы, например, по данным за 1990–1992 г. они составляли в Аргентине 58 долл., в Бразилии — 40, в Чили — 61 и в Мексике — 11 долл. [783] Однако получаемые деньги, как правило, тратятся не столько на современное вооружение, сколько на инструменты внутреннего контроля, включая многочисленные привилегии для военнослужащих. Иностранцы часто поражались великолепной униформе и увешанным медалями кителям латиноамериканских генералов — удивительно, как можно было заслужить эти награды на континенте, где со времен войны Чако в 30-е годы XX в. практически не было межгосударственных вооруженных конфликтов. Для своих же сограждан эти армии выглядели гораздо более серьезными, если не сказать угрожающими: лязгающее чудовище, власть которого над гражданским обществом смягчалась главным образом склонностью многих военных к коррупции.
783
Данные приводятся по: Britannica Book of the Year, 1993 (Chicago: Encyclopaedia Britannica, 1993), p. 552, 571, 583, 670.
После 1940 г. произошло бесчисленное множество военных переворотов, за которыми следовало установление военного режима. Приведем лишь несколько примеров: Аргентина находилась под правлением военных с 1943 по 1946 г. (когда полковник Хуан Перон стал президентом) и снова в 1955–1958, 1970–1973 и 1976–1983 гг. В Боливии военное правительство действовало в 1936–1939 и 1943–1946 гг., а с 1964 по 1982 г. сменилось даже несколько военных режимов. В Бразилии произошел военный переворот в 1945 г. и еще один — в 1954 г., затем наступил период военного правления, продлившийся с 1963 по 1978 г. Военный режим в Чили длился с 1973 по 1990 г., в Колумбии — с 1953 по 1957 г., в Коста-Рике в 1947 г. (после чего армия была официально распущена) — и этим список далеко не исчерпывается. В этих и других странах периоды военного правления, как и промежутки между ними, часто отмечались вспышками насилия, которые иногда стоили жизни десяткам тысяч людей. Большую часть времени военные считали себя единственным институтом, способным нанести порядок в хаосе, оставленном после себя коррумпированными эгоистичными политиками. Обычно целью их вмешательства было помешать сползанию к социализму или даже коммунизму — особенно это относится к Аргентине, Боливии, Бразилии и Чили, где на фоне «холодной войны» они получали поддержку от американцев в виде советников, денег, оружия, подготовки, а иногда и гораздо большего. Однако были случаи, когда армия приходила к власти под флагом левой социально-экономической программы, как в Перу между 1968 и 1975 гг. [784]
784
Типологию латиноамериканских военных переворотов см. в: Е. Liuwen, Arms and Politics in Latin America (New York: Praeger, 1967), p. 132ff.
В таких небольших республиках, как Гватемала, Гондурас, Панама и Колумбия, военные перевороты часто были всего лишь инструментом для продвижения интересов небольшого числа высших — а иногда и не так уж высокопоставленных — офицеров и их семей. Девизом новых правителей крупных стран обычно была модернизация. Например, в Бразилии они стремились достичь экономической стабильности, создать условия для роста (как альтернативу революции снизу) и усовершенствовать инфраструктуру, включая образовательные и медицинские услуги, для чего они часто использовали свой собственный, одетый в униформу персонал. Прежде всего, они стремились покончить с традиционной «кофейной экономикой», поощряя индустриализацию. Исходя из жесткого интервенционистского подхода, они вкладывали деньги в энергетику, транспорт и государственные заводы с целью импортозамещения, защищая их заградительными пошлинами. Они также пытались привлечь зарубежный капитал путем предоставления преимуществ, таких как налоговые льготы и свободный вывоз твердой валюты, и делали все возможное, чтобы держать в узде рабочую силу, выхолащивая профсоюзное движение, запрещая забастовки, вводя контроль уровня заработной платы и т. п. [785]
785
См. анализ рассматриваемого периода в кн.: Т. Е. Skidmore, The Politics of Military Rule in Brazil (New York: Oxford University Press, 1988).
Часто эти меры на какое-то время приносили результаты, ведя к снижению инфляции и создавая иллюзию процветания и прогресса — например, в Бразилии темпы экономического роста, наблюдавшиеся между 1964 и 1968 гг., были одними из самых высоких в мире. Однако рано или поздно наступал спад из-за сокращения экспорта в денежном выражении, из-за склонности новых, поддерживаемых государством отраслей промышленности к бюрократизации или из-за того и другого вместе. На фоне падения реальной заработной платы правящая группировка сталкивалась с противостоянием левых рабочих организаций. Подавление открытой деятельности последних приводило к тому, что они уходили в подполье, устраивая террористические акты и саботаж. Когда к оппозиции присоединялась молодежь из числа среднего класса — зачастую это были студенты университетов, которых возмущали преследования и пытки, а также отсутствие политической свободы, — игру можно было считать проигранной. Когда военнослужащие, поддерживающие правительство, раскалывались на сторонников «жесткого курса» и тех, кто выступал за предоставление большей свободы, генералам ничего не оставалось, как уступить, провести выборы и вернуть войска в казармы. Часто, впрочем, они уходили, продиктовав условия своим преемникам. Под этим подразумевалась амнистия для палачей (мало кто из них отвечал перед судом), а также сохранение их права действовать в качестве самочинных гарантов конституции, готовых вновь вмешаться, как только сочтут нужным. Иногда военные формировали государство внутри государства, как, например, в Чили, где у них были собственные делегаты в парламенте, а также собственные гарантированные источники дохода (за счет экспорта меди), находящиеся вне правительственного контроля.
Когда на смену 80-м пришли 90-е, угроза коммунизма отступила; более того, чилийские военные с гордостью заявили, что именно в их стране и благодаря им красная волна впервые пошла на спад. Почти все страны вернулись к гражданскому правительству, а благодаря предоставлению избирательного права бедным, неграмотным, а также женщинам, значительно расширился электорат. Эти изменения побудили некоторых наблюдателей сделать вывод, что армии ждет та же судьба, что и caudillos, и что время переворотов, революций и военного правления на континенте, наконец, завершается [786] . Но даже если это так, многие латиноамериканские государства столкнулись с новой проблемой. На протяжении первого столетия после получения независимости территориями, которым удавалось успешно избегать контроля со стороны государства, были сельские районы, удаленные и часто изолированные из-за неразвитых
786
Оптимистический взгляд на будущее Латинской Америки: L. Diamond, et al., eds. Democracy in Developing Countries: Latin America, vol. IV (Boulder: Rienner, 1989); O. Gonzalez Casanova Latin America Today (Tokyo: United Nations University, 1993).
Корень проблемы следует искать в росте населения. После окончания Второй мировой войны он зачастую составлял 2,5–3 % в год, вынуждая миллионы людей покидать сельскую местность и приезжать в города. В период между 60-ми, когда все еще можно было говорить о «дисбалансе между городским и сельским населением» как причине всех проблем [787] , и 1990 г. во многих странах число людей, живущих на земле и за счет земледелия, упало почти на 60 %. «Выигравшей стороной», если можно их так назвать, были крупные города, пережившие феноменальный рост. В федеральном округе Буэнос-Айреса проживало 3,4 млн жителей в 1950 г. и более 9 млн в 1992 г. (из общей численности населения страны 33 млн человек). Для Каракаса соответствующие показатели составили 700 тыс. и 2 млн, для Лимы — 950 тыс. и 6 млн, для Рио-де-Жанейро — 3 млн и 5 млн, для Сантьяго — 1,28 млн и 5,3 млн и для Мехико — 2,8 млн и чудовищные 16 млн [788] . В центре этих и других городов (в Латинской Америке в настоящее время существует 21 городская агломерация с населением более 1 млн человек в каждой; в 1950 г. их было всего 6) перед туристом часто открывается ошеломляющее зрелище ультрасовременной архитектуры и всего самого современного, что существует в Западной цивилизации наших дней, включая и самую большую в мире концентрацию смога. Однако вокруг них располагаются районы, которые в развитых странах вообще не сочли бы за города: без мощеных улиц, водопровода, канализации, освещения и общественных зданий — просто бесчисленные лачуги, формирующие целые районы трущоб, известные под разными названиями: favelas, callamoas, barrios, chiampas или в Аргентине — villas miseria [789] .
787
Данные приводятся по: Encyclopaedia Britannica (London: Encyclopaedia Britannica, 1956); Britannica Book of the Year, 1993.
788
J. M. Schmitt and D. D. Burks, Evolution or Chaos: Dynamics of Latin America Government and Politics (New York: Praeger, 1963), p. 95ff.
789
Жалкие деревни (ucn.). — Прим. пер.
Население этих трущоб, конечно, очень бедно — беднее некуда. Часто из-за своей крайней нужды они не имеют доступа к государственной системе образования; несмотря на крупные инвестиции в образовательную систему в последние десятилетия, абсолютное число безграмотных людей в большинстве латиноамериканских стран остается на одном уровне или растет [790] . Физическое расстояние между barrios и современными кварталами городов часто составляет несколько сот ярдов. Политическое расстояние измеряется веками, потому что для жителей barrios президент, правительство, парламент и даже бюрократия находятся все равно что на Марсе. Иногда можно встретить клинику или дом престарелых, где самоотверженные сотрудники делают все, что могут, чтобы облегчить страдания самых обездоленных. Не считая этого, единственные представители государства, которых могут повстречать жители трущоб, — это полицейские. Часто, когда положение становится крайне тяжелым, и жители более богатых соседних районов требуют конкретных действий, полиция может быть усилена бойцами вооруженных сил и полувоенных организаций.
790
Подсчеты проведены по данным, содержащимся в работе: В. Klein and М. Wasserman, A History of Latin America (Boston: Houghton Mifflin, 1988), app., tables 1 и 3.
Короче говоря, хотя кажется, что латиноамериканские государства начинают достигать некоторой политической стабильности наверху, большинству из них не удались попытки интеграции беднейших кварталов их городов в общую систему, как это смогли сделать европейские города в XIX в. [791] Напротив, учитывая продолжающееся демографическое давление, ситуация во многих местах, возможно, даже еще хуже, чем была 20 или 30 лет назад, при этом «ужасающая нищета и проблемы неравенства в распределении доходов… являются показателями провала процесса послевоенного развития» [792] . Подобно представителям низших сословий в Европе XVIII в., жители barrios слишком бедны и безгласны, чтобы представлять политическую угрозу в обычном смысле слова. Если они живут вне закона, то их правонарушения направлены прежде всего друг против друга; в результате они почти никогда не регистрируются полицией, которая в любом случае воспринимается как враг. В большинстве случаев отсутствие лидеров и организаций означает, что редкие бунты не перерастают в восстания, не говоря уже о революциях; обычно они заканчиваются несколькими убитыми, но нужды в широкомасштабных репрессиях не возникает. С другой стороны, трущобы представляют собой убежище, в котором можно спрятаться от государства, а также неисчерпаемый источник кадров для криминальных организаций и личностей.
791
См.: M. Edel and R. E. Hullman, eds. Cities in Crisis: The Urban Challenge in the Americas (New York: University of New York Press, 1989).
792
Цитата из заключительной главы кн.: Е. Cardoso и A. Fishlow «Latin American Economic Development, 1950–1980,» Journal of Latin American Studies, 24, 1992, app., p. 197–219.
Полагаясь на стволы — а в большинстве стран Латинской Америки достать оружие можно сравнительно легко — эти организации и лица часто создают анклавы, внутри которых их власть почти или полностью безгранична. И проблема не ограничивается тем, что трущобы остаются за пределами государственного контроля; используя сочетание угроз и экономической выгоды, которую, в частности, могут принести наркотики, «авторитеты» выходят на свет из этого подполья, чтобы влиять на местную и даже на общенациональную политику. Часто они имеют возможность втянуть в сети коррупции полицию, вооруженные силы, бюрократию и законодательные органы; да и главы государств далеко не всегда оказываются для них недосягаемыми. Возможно, именно в этом кроется главный провал государства. Начиная с Мексики и заканчивая самой маленькой республикой, во многих случаях сложно сказать, на кого в действительности работают члены государственных органов, что, в свою очередь, является ключевой причиной того, что не удается взять под контроль проблему наркотиков. Все это является причиной значительного социально-экономического неравенства и подпитывается им. Возможно, это неравенство больше не связано с расовой принадлежностью столь тесно, как раньше, но тем не менее оно вынуждает большую часть населения жить в условиях, которые правительство любит называть «абсолютной бедностью» [793] . Независимо от того, имеют ли эти люди право голоса или нет, они чувствуют себя исключенными из любого вида политического участия; и действительно, часто присутствие государства в их жизни сводится к различного вида жестокостям, чинимым полицией или военными во время рейдов по убогим кварталам жителей трущоб в поисках наркотиков, бунтовщиков или и того, и другого одновременно (поскольку последние нередко финансируют свои операции, торгуя наркотиками).
793
См. данные в кн.: Economic Commission for Latin America and the Caribbean, Yearbook for Latin America (New York: United Nations, 1984). В начале 90-х годов в условиях бедности жило на 3 % больше латиноамериканского населения, чем десять лет назад: A. F. Lowenthal, «Latin America: Ready for Partnership?» Foreign Affairs, 72, Winter 1992–1993, p. 85.