Расин и Шекспир
Шрифт:
Одно из печальнейших следствий развращенности нашего века заключается в том, что светская комедия в литературе никого уже не может обмануть, а если какому-нибудь жеманному писателю еще удается вызвать иллюзию, то лишь потому, что из презрения к нему никто не хочет смотреть его комедию вторично.
Счастье литературы при Людовике XIV заключалось в том, что тогда ей не придавали большого значения [294] . Придворные, высказывавшие свое мнение о шедеврах Расина и Мольера, обладали хорошим вкусом, так как у них и в мыслях не было, что они являются судьями. Если в своих манерах и костюме они всегда стремились кому-нибудь подражать, то в своих литературных суждениях они осмеливались оставаться самими собой. Что я говорю, осмеливались? Они даже не давали себе труда осмеливаться. Литература была безделкой; «держаться верных взглядов на литературные произведения» [295] стало необходимым только в последние годы царствования Людовика XIV, когда литература унаследовала почет, который этот король оказывал Расину и Депрео.
294
«Добряк Корнель на днях умер», — записывает Данжо. Теперь были бы произнесены четыре речи на кладбище Пер-Лашез, а на следующий день они были бы напечатаны в «Moniteur». — (Прим. авт.)
295
Название
Сочинение Бугура «Способ придерживаться верных взглядов в литературных сочинениях» появилось в 1687 году и часто переиздавалось в следующем веке.
Всегда правильно оценивают вещи, когда их оценивают непосредственным чувством. Каждый прав в своих вкусах, какими бы странными они ни были, когда каждый голосует в отдельности. Ошибка происходит, когда говорят: «Мой вкус — это вкус большинства, вкус всеобщий, то есть хороший вкус».
Следовало бы выслушать даже педанта, если бы он рассуждал естественно, в соответствии со своей ограниченной и низкой душой. Ведь он все же зритель, а поэт хочет нравиться всем зрителям. Педант становится нелепым только тогда, когда он начинает твердить заученные мысли и хочет убедить вас, что у него есть и тонкость, и чувство, и т. д., и т. д., например, Лагарп, объясняющий «Сида» и суровые правила чести, выйдя из канавы, куда толкнул его некий Блен де Сен-Мор в то время, когда разодетый академик шел на обед к главному откупщику [296] . Толкователь «Сида», хоть и испачканный немного, говорят, отлично держал себя за столом.
296
О столкновении Лагарпа с Блен де Сен-Мором рассказывает Гримм в своих «Литературных письмах» (февраль 1774 года), придавая этому столкновению неблагоприятное для Лагарпа освещение. Блен де Сен-Мор отомстил критику за статью о его сочинении «Орфанис».
Одно из самых забавных следствий жеманства — то, что, подобно олигархии, оно постоянно стремится к изъятию из своих рядов недостаточно совершенных сочленов. А от группы, которая так сокращает себя в числе, в скором времени остается только диван доктринеров [297] .
Трудно сказать, к чему привела бы изысканность языка, если бы царствование Людовика XIV продолжалось. Уже аббат Делиль не пользовался и половиной слов, применявшихся Лафонтеном. Вскоре все естественное стало бы неблагородным и низким, вскоре во всем Париже не осталось бы и тысячи человек, говорящих благородно.
297
«Диван доктринеров» — партия «доктринеров», организовавшаяся во французской Палате депутатов в 1817—1818 годах, всегда была очень немногочисленна. Говорили, что вся она может поместиться на одном канапе.
Не буду приводить слишком старых и давно позабытых примеров. Два года тому назад (в феврале 1823 года [298] ), когда надо было спасать Испанию и возвращать ей то счастье, которым она теперь наслаждается, несколько салонов Сен-Жерменского предместья вдруг нашли, что речь г-на де Талейрана дурного тона. Я спрашиваю вас: кто же в состоянии похвалиться хорошим языком, если можно обвинить в дурном тоне столь родовитого человека, которого никак нельзя упрекнуть в том, что он избегал двора? В сущности говоря, в Париже можно обнаружить три или четыре различных языка. То, что грубо на улице Сен-Доминик [299] , естественно в предместье Сент-Оноре [300] и рискует показаться изысканным на улице Монблан [301] . Но письменный язык, который должен быть понятен всюду, а не только в Эйль-де-бефе, совсем не должен считаться с этими мимолетными модами. Мольера три раза в месяц освистывает аффектация; иначе можно было бы ожидать, что вскоре станет неприличным и проявлением дурного тона произнести на французской сцене: «Закройте это окно».
298
В феврале 1823 года в Палате депутатов обсуждался вопрос об отправке в Испанию войск для восстановления там абсолютизма. Либералы были против интервенции. Талейран составил речь (3 февраля), которую, однако, он не мог произнести, так как прения были прекращены, но речь была напечатана в «Courrier français» и вызвала негодование ультрароялистской прессы.
299
Улица Сен-Доминик находится в Сен-Жерменском предместье, аристократическом квартале Парижа.
300
Предместье Сент-Оноре — квартал Парижа, населенный по преимуществу мелкой торговой буржуазией.
301
Улица Монблан находится в квартале Шоссе д'Антен, в котором жила высшая финансовая и новая наполеоновская, преимущественно военная, аристократия.
Мне кажется, что нужно уже говорить: «Закройте эту раму». Но бедное жеманство, несмотря на «Journal des Débats», несмотря на Французскую академию, пополняющуюся путем назначений, поражено в самое сердце и долго не продержится. Заметьте, что чрезмерная деликатность существует только на сцене и поддерживает ее только «Journal des Débats». Она уже несвойственна нашим нравам. Благодаря наплыву провинциалов, приезжающих в Палату депутатов, разговоры происходят на языке, для всех понятном [302] .
302
См. размышления г-на Александра Дюваля о стиле комедии XIX века. Три четверти очаровательных шуток лорда Байрона в «Дон Жуане» и особенно в «Бронзовом веке» на французском языке показались бы низменными, а между тем их создал самый возвышенный и самый взыскательный гений Англии. — (Прим. авт.)
Александр Дюваль в 1820 году напечатал свои «Размышления об искусстве комедии», которые имеет в виду Стендаль.
«Дон Жуан» Байрона в это время продолжал печататься частями. «Бронзовый век», являющийся памфлетом против Веронского конгресса, появился незадолго до «Расина и Шекспира», в том же 1823 году.
При дворе Людовика XIV проницательность придворного получала полное развитие. Каждое утро по взору властелина он должен был узнавать, не потерял ли он милость монарха, сохраняет ли он еще эту милость. Ему нужно было различать малейшие оттенки, так как малейший жест имел решающее значение.
Республика, наоборот, создает искусство спора, серьезные нападения и «осадное красноречие», способное повлиять на массы. Плутовство министра всегда легко заметить; трудность в том, чтобы народ заметил и возмутился этим. Чтобы различить двойную игру в ласковом тумане бюджета, требуются здравый смысл и терпение [304] . Нужно было иметь изящные манеры, широкий ум, тонкий такт, улавливающий малейшие оттенки, постоянную проницательность, необходимую для того, чтобы приобрести или сохранить милость скучающего деспота с разборчивым вкусом [305] : ведь в течение пятидесяти лет он слышал лесть самых любезных людей Европы. Придворный, который каждое утро читал свой приговор в глазах короля, в свою очередь, вершил судьбами людей своего двора и внушал им ту же привычку к проницательности. Эта привычка скоро стала общей для всех французов.
303
Сила комизма (лат.).
304
Как г-ну Юму в английской Палате депутатов, прежде чем г-н Каннинг догадался прибегнуть к честности, чтобы удержать за собой место. — (Прим. авт.)
Стендаль имеет в виду Джозефа Юма (1777—1855), политического деятеля, одного из главных представителей либерализма в Палате общин. Он выступал в Палате главным образом по финансовым вопросам, и в частности при обсуждении бюджета.
Каннинг (1770—1827) был в то время английским министром иностранных дел.
305
Письма г-жи де Ментенон. — (Прим. авт.)
Письма г-жи де Ментенон, морганатической супруги Людовика XIV, были напечатаны в 1752 году и часто переиздавались.
Гений Мольера тотчас же заметил эту глубокую прозорливость своих зрителей и воспользовался ею к их удовольствию и к собственной славе. Его пьесы полны убедительных, если можно так выразиться, сцен — сцен, которые доказывают характеры или страсти людей, в них участвующих. Нужно ли напоминать выражение «Бедняжка!», модное в наше время, или: «Господь, прости ему, как я ему прощаю» [306] ; слова Гарпагона: «Без приданого!»; из «Плутней Скапена»: «Но зачем он пошел на эту галеру?»; «Вы ювелир, господин Жос», или «Прочь, негодяй!» [307] — слова Оргона своему сыну Дамису, который обвиняет славного г-на Тартюфа, — эти знаменитые, обогатившие язык выражения?
306
Смерть бедного старика Льоренте в 1823 году. — (Прим. авт.)
Льоренте (1756—1823) — бывший секретарь испанской инквизиции, написавший «Критическую историю испанской инквизиции» (1817), жил в то время в Париже и печатал свое сочинение «Политические портреты пап». Во время испанской кампании испанцы, жившие в Париже, находились под наблюдением полиции. Присутствие Льоренте в Париже обеспокоило министерство, которое потребовало, чтобы он выехал за пределы Франции в кратчайший срок. Либеральная пресса уделила этому делу много внимания. Приехав в Испанию, Льоренте вскоре умер.
307
Первые две фразы взяты из «Тартюфа» Мольера, третья — из «Скупого».
Все это многие литераторы-классики называют vis comica, не замечая, что нет ничего комического в том, что Оргон проклинает и выгоняет своего сына, обвиняющего Тартюфа в явном преступлении; и это потому, что Тартюф отвечает вам ничего не доказывающими фразами из катехизиса. Глаз внезапно проникает в недра человеческого сердца, но недра эти вызывают скорее любопытство, чем смех. Мы видим, как благоразумный Оргон дает себя убедить ничего не доказывающими фразами. Мы слишком внимательны и, смею сказать, слишком заинтересованы, чтобы смеяться; мы видим, что труднее всего доказать очевидное, так как люди, которым нужно показать его, обычно бывают слепы. Мы замечаем, что очевидность, наше постоянное средство воздействия на других людей (ибо приходится убеждать тех, кому нельзя приказать), и притом такое средство, благодаря которому мы часто достигаем счастья, вдруг может изменить нам, когда мы будем в нем больше всего нуждаться; такая истина предвещает некоторую опасность, а как только появляется опасность, меньше всего думаешь о легкомысленных сравнениях, вызывающих смех [308] .
308
Вот то чувство, отсутствие которого делает Kings (королей — англ.) глупцами. Им никогда или почти никогда не нужно бывает убеждать; вот почему так трудно бывает их самих в чем-нибудь убедить. — (Прим. авт.)
В этом, конечно, есть сила, vis; но к чему добавлять comica (вызывающая смех), если никому не смешно? Vis comica — одно из выражений старой классической литературы.
Мизантроп Шекспира, названный «Тимоном Афинским», полон острых и прекрасных сцен. Но они не вызывают смеха, так как это лишь убедительные сцены, если мне позволят употреблять этот термин. Они определяют в глазах зрителя характер мизантропа с бесспорной ясностью — и не по слухам, не по рассказам лакеев, но на основании несомненных доказательств, на основании того, чтó происходит на глазах зрителя.
Всегда мрачный Менехм в комедии этого имени — мизантроп забавный, и Реньяр воспользовался им. Но у бедного Реньяра, всегда веселого, как нравы Регентства или Венеции, совсем нет убедительных сцен: они показались бы ему скучными или печальными.
Эти сцены, острые, но не смешные, доставляют очень большое философское удовольствие. Старики любят цитировать их и затем вспоминают целый ряд событий своей жизни, доказывающих, что Мольер верно разглядел глубины человеческого сердца. Мы часто вспоминаем эти бессмертные сцены, постоянно намекаем на них, то и дело в разговоре мы заканчиваем ими наши мысли, и они выступают как рассуждения, или как аксиомы, или как шутки, когда мы цитируем их кстати. Никакие другие сцены не проникнут так глубоко во французские головы. В этом отношении они похожи на религии: прошло время создавать их заново. Словом, создавать такие сцены, очевидно, труднее, чем забавные сцены Реньяра. Оргон, заключающий в объятия Тартюфа, когда тот, окинув взглядов комнату, хочет обнять Эльмиру, представляет собой гениальную сцену, но она не вызывает смеха. Эта сцена поражает зрителя, она поражает его изумлением, если угодно, она отмщает за него, но она не вызывает смеха.