Расин и Шекспир
Шрифт:
При монархии мода допускает лишь один образец и, если мне разрешат уподобить моду одежде, лишь один «покрой»; при правительстве же, подобном вашингтонскому, через сто лет, когда праздность, тщеславие и роскошь придут на смену пресвитерианскому унынию, мода допустит пять или шесть «покроев» вместо прежнего одного. Другими словами, она допустит гораздо больше оригинальности в трагедии так же, как и в выборе экипажа, в эпической поэме, как и в искусстве завязывать галстук, ибо в человеческой голове все связано одно с другим.
Та же склонность к педантизму, которая заставляет нас в живописи ценить больше всего рисунок, являющийся почти точной наукой, делает нас сторонниками александрийского стиха и точных правил в драме, а в музыке — инструментальной симфонии, исполняемой грубо и без всякого чувства.
Мольер убеждает нас в том, как плохо быть непохожим на других. Послушайте, чтó говорит Арист, резонерствующий брат из «Урока мужьям» [312] , Сганарелю, другому оригинальничающему брату, о модном костюме. Послушайте, что Филинт говорит мизантропу Альцесту об искусстве жить счастливо. Правило все то же: «быть таким, как все» [313] .
312
«Урок
313
Одна знакомая мне дама, чтобы занять себя чем-нибудь в деревне, попыталась написать маленький курс морали по роли мольеровского резонера. Эта небольшая работа устраняет все сомнения; я не привожу ее здесь, чтобы не было длиннот; мне и так кажется, что для литературного памфлета я написал слишком много. — (Прим. авт.)
Вероятно, эта тенденция Мольера была политической причиной милостей великого короля. Людовик XIV никогда не забывал, что в молодости он должен был бежать из Парижа от Фронды. Со времен Цезаря правительство ненавидит оригиналов, которые, подобно Кассию, избегают общепринятых удовольствий и создают их себе на собственный лад [314] . Деспот думает: «Вполне возможно, что это люди храбрые, к тому же они привлекают к себе внимание и могли бы в случае необходимости стать вождями партии». Всякое выдающееся достоинство, не санкционированное правительством, ненавистно для него.
314
Все это рассуждение о Кассии и Цезаре и опасных людях построено на словах Цезаря о Кассии в трагедии Шекспира «Юлий Цезарь» (действие I, явление 2-е).
Стерн был вполне прав: мы похожи на стертые монеты [315] , но не время сделало нас такими, а боязнь насмешки. Вот настоящее имя того, что моралисты называют крайностями цивилизации, испорченностью и т. д. Вот в чем вина Мольера; вот что убивает гражданское мужество народа, столь храброго со шпагой в руке. Мы испытываем ужас перед опасностью показаться смешными. Самый отважный человек не посмеет отдаться своему порыву, если он не уверен, что идет по одобренному пути. Зато когда порыв, противоположность тщеславию (господствующей страсти), проявляется в действии, то происходит невероятное и возвышенное безумие, штурмы редутов, внушающие ужас иностранным солдатам и называемые furia francese [316] .
315
В «Сентиментальном путешествии» Стерн сравнивает французов со стертыми монетами, которые от долгого употребления «стали так похожи одна на другую, что их почти нельзя отличить».
316
Французское неистовство (итал.).
Подавить гражданское мужество было главной задачей Ришелье и Людовика XIV [317] .
Одна милая женщина сказала мне вечером в своем салоне: «Посмотрите, все нас покинули: семь женщин сидят в одиночестве; мужчины столпились вокруг столика, за которым играют в экарте, или разговаривают у камина о политике». Я подумал: отчасти в этой глупости повинен Мольер — разве в этом не сказывается влияние «Ученых женщин»?
Женщины, смертельно боясь насмешек, которыми Мольер щедро осыпает педантку Арманду, вместо того, чтобы изучать идеи, изучают ноты; матери не боятся насмешек, заставляя своих дочерей петь:
317
«Исповедь» Агриппы д'Обинье похожа на роман Вальтера Скотта; она говорит о том, с какой радостью встречали во Франции неизвестные опасности еще около 1600 года. — (Прим. авт.)
«Исповедью» Агриппы д'Обинье Стендаль, по-видимому, называет и «Приключения барона де Фенеста» (1617), и «Католическую исповедь господина де Санси» (1660), и «Воспоминания о жизни Агриппы д'Обинье» (1731).
так как Мольер не упомянул публично о пении в «Ученых женщинах».
Благодаря этому прекрасному способу рассуждения после упадка легкого жанра (1780) женщины могут только любить или ненавидеть, в большинстве случаев они не способны обсуждать или понять причины любви или ненависти.
Во времена г-жи Кампан или герцогини де Полиньяк женщины не были покинутыми, так как они отлично, лучше, чем кто-либо, понимали нелепости придворной жизни, и это вполне понятно, поскольку они сами принимали в ней участие; а мнение двора доставляло человеку богатство [319] . Острый ум, тонкий такт женщин, их страстное желание доставить материальное благосостояние своим друзьям [320] развили в них изумительный талант к придворной жизни и к ее изображению [321] . К несчастью, предметом общественного внимания теперь стали другие вопросы, и женщины, не поспевшие за событиями, не в состоянии понять, что делает какое-нибудь «выступление» смешным или достойным восхищения. Они только могут повторять вслед за любимым человеком: «Это отвратительно» или «Это превосходно». Но одобрение, доведенное до такой степени, совсем не лестно, а только скучно.
318
Оба эти стиха взяты из каватины Нинетты в «Сороке-воровке» Россини. В Париже опера (с итальянским либретто) была представлена впервые 18 сентября 1821 года. Стендаль считал эту каватину одним из лучших созданий Россини.
319
Письма
320
Мемуары Мармонтеля. — (Прим. авт.)
321
«Век Людовика XIV» нужно искать в письмах г-жи де Севинье, г-жи де Келюс, м-ль Аиссе и т. д. «Век Людовика XIV» Вольтера наивен почти так же, как «Революция» г-жи де Сталь. Чувствуется, что Вольтер готов был отдать весь свой гений за благородное происхождение. «Век Людовика XIV» для Вольтера, увлеченного изяществом его нравов, заключается только в украшении Парижа и в искусствах. Удивительно, что порядочный человек, избитый, и притом безнаказанно, палкой знатного вельможи, упрямо прославляет политический режим, который подверг его этой мелкой неприятности. — (Прим. авт.)
Избранные письма г-жи де Келюс (1673—1729) были изданы Оже в 1803 и 1823 годах.
М-ль Аиссе (1695—1733) — черкешенка, купленная в Константинополе французским послом де Ферреолем и привезенная в Париж в 1700 году. Ее письма, напечатанные впервые в 1787 году, в 1823 году были переизданы Оже.
«Век Людовика XIV» — историческая работа Вольтера (1752), одно из самых известных исторических произведений XVIII столетия.
«Революция» г-жи де Сталь — «Рассуждения о главнейших событиях Французской революции» — работа г-жи де Сталь, о которой в 1818 году Стендаль написал особую статью.
Удивительно, что порядочный человек, избитый... — Шевалье де Роан приказал своим лакеям избить Вольтера палками в наказание за какую-то шутку, которую тот себе позволил в обществе (1726). Вольтер тщетно требовал удовлетворения: шевалье отказался принять его вызов, так как Вольтер не был дворянином.
Для многих парижских женщин кажется достаточным счастьем возможность каждый вечер тщательно одеваться, садиться в экипаж и появляться на полчаса в салоне, где мужчины разговаривают между собой в сторонке, а женщины осматривают друг друга критическим взором. Среди устроенного таким образом света женщина, тщеславие которой недостаточно велико для того, чтобы жить только такими удовольствиями, должна почувствовать себя очень несчастной; ей покажется ничтожным все, что доставляет удовольствие другим женщинам, она прослывет странной женщиной; общество, которое она, сама того не замечая, оскорбляет, будет истцом и судьей одновременно и единогласно осудит ее. Через три года репутация этой женщины погибнет, а между тем только одна она достойна любви. Правда, можно остановить развитие этой глупой светской вражды шестимесячным пребыванием в деревне.
Увы, мания резонерства и страсть к хартиям овладевают народами, конституционный дух обойдет всю Европу и, заметив у своих ног «старые приличия», разобьет их одним взмахом крыла. Тогда погибнет знаменитое правило, палладиум житейской мудрости наших отцов: «Нужно быть похожим на других»; тогда обнаружится и ветхость Мольера.
Любовь, великая, страстная любовь, а если ее нет, то семейные чувства, основанные на нежности к детям, — вот мощные узы, привязывающие нас к женщинам в самом начале жизни. И впоследствии наше счастье все еще в том, чтобы жить вместе с ними; огорченные эгоизмом и плутовством мужчин, которых мы знаем слишком хорошо, мы желаем тихо окончить свои дни с теми, кто составлял очарование первых мгновений любви, чье живое и блестящее воображение все еще напоминает нам ее лучшую сторону.
Так проводят последние осенние дни в тех счастливых странах, где неизвестен деспотизм смешного, который больше, чем то кажется, является опорой и другом иного деспотизма, в тех странах, где милая монархия в духе Филиппа II [322] , не прикрашенная ложью придворных, притворяющихся счастливыми, не могла обмануть народы и осталась всем напоказ со своим уродливым лицом и ужасным взором. Народное просвещение там — чистая насмешка, поэтому все получают образование в разговоре, и женщины, умом во всяком случае, не уступают мужчинам. Там не было двора, повелевающего общественным мнением, и деспотов, враждебных всякому выдающемуся человеку; вот почему там всем дозволено искать счастья на свой собственный лад.
322
...милая монархия в духе Филиппа II... — Испанское владычество в Италии утвердилось во время правления Филиппа II.
Женщина большого ума в Риме или Венеции внушает восторг, страх, восхищение, но никто не склонен губить ее насмешкой. Такая попытка была бы нелепа; в этих счастливых странах не поняли бы даже выражения, которое я сейчас употребил. Так как в ее салоне в конце концов веселее всего, то общество привыкает к некоторым более или менее крупным ошибкам, в которых она может себя упрекнуть, и снова к ней возвращается. Жеманству предоставляют зевать и злословить в углу. Взгляните на римских княгинь прошлого века, например, на ту, которая дала тиару Пию VI [323] . Вельможи того времени, безразлично, называются ли они Квирини [324] , Консальви [325] или Канова, находили в них поверенных всех своих мыслей, советниц во всех своих начинаниях — словом, они никогда не могли заметить в них той умственной отсталости, которую так тяжело бывает обнаружить в любимом существе.
323
Г-жа Фальконьери, знатная дама и ловкая интриганка, пользовавшаяся, как говорили, большим влиянием. Она была матерью юной особы, которая стала впоследствии герцогиней Браски, выйдя замуж за одного из племянников Пия VI. Этот первосвященник обязан был ей своими первыми успехами в церковной карьере, но у г-жи Фальконьери, весьма выгодной покровительницы, не было никаких качеств, которые могли бы внушить любовь к ней как к возлюбленной. Браски навещал ее очень недолгое время. Он оставил ее, едва получив единственную милость, которой он от нее ожидал; и только в недавнее время раздражение, которое он вызвал к себе по многим причинам, его слепая любовь к м-ль Фальконьери, ставшей его племянницей, вызвали слух о том, что он был ее отцом («Исторические и философские мемуары о Пие VI», т. I, стр. 119). — (Прим. авт.)
324
Последний великий человек Венеции. — (Прим. авт.)
Квирини (1721—1796) — венецианский патриций, за свои либеральные взгляды арестованный в Вене в 1766 году.
325
Кардинал Консальви (1757—1824) — папский министр, представитель либеральной партии при римской курии.