Раскаяние

Annotation

О судьбе женщины, оставшейся вдовой с пятью детьми на руках, и сумевшей вырастить их достойными детьми

Бойко-Рыбникова Клавдия Алексеевна

Бойко-Рыбникова Клавдия Алексеевна

Раскаяние

Агафья Лукинична осталась одна с пятью детьми на руках мал-мала меньше. Старшей Зиночке исполнилось 11 лет, когда началась война. Она к тому времени с отличием окончила начальную школу. После ее рождения у них с Петром Сергеевичем долго не было детей. Леля родилась через пять лет после Зиночки. А потом родились девочки-двойняшки: Валюшка и Галинка. И в декабре 1939 года родился долгожданный сыночек Виталик. Радости

Петра Сергеевича не было конца. Он в ознаменование рождения сына подарил жене отрез крепдешина канареечного цвета и модельные туфли на высоком каблуке. Она еще смеялась: "Куда я все это буду носить? Мне с детьми только в крепдешины и рядиться". А он в ответ радостно басил: "В театр с тобой будем ходить, в гости. Моя жена должна быть краше всех!". Они, когда она окрепла после родов, действительно, сходили в театр, и она была в новом платье из желтого крепдешина. Это платье необыкновенно шло к ее роскошным волосам цвета воронова крыла и делало ее похожей на актрису Веру Холодную. Петр Сергеевич держал ее под руку и счастливо шептал: "Ты у меня самая красивая! Я тебя просто обожаю!"

Как все же хорошо они жили до этой проклятой войны! Петр Сергеевич работал на руководящей работе, а она занималась воспитанием детей. Война в одночасье смешала все карты, разрушив счастливый дом. Она до сих пор не может забыть августовский душный день, когда Петр Сергеевич пришел домой в военной форме и сказал: "Все, Гаша, пришел и мой черед воевать, ничего не попишешь. Душа за вас болит, как вы будете без меня, но долг есть долг. Ты береги детей! Я договорился: Валюшку с Галочкой возьмут в заводской детский сад на круглые сутки, а за Виталиком будут моя мама и Зина с Лелей присматривать. Тебе нужно устраиваться на работу. Иди на завод, там сейчас нужны рабочие руки, как никогда". Она слушала его слова с замиранием сердца, и одна только мысль билась в голове: "Неужели это все, конец моему короткому женскому счастью? Неужели я его больше никогда не увижу?" И она завыла, как раненый зверь, повисла на его плечах и не могла оторваться. Жуткая тоска тисками сжала сердце и не отпускала. Она женским чутьем предугадала, что видит мужа в последний раз, что им не суждено больше встретиться на этой земле.

– Петенька, я умру без тебя! Петенька, как же мне жить дальше, как поднимать детей одной?

Он строго на нее прикрикнул:

– Что ты раньше времени меня хоронишь? Не ты одна остаешься без мужа, не у одной тебя дети!

Она подняла на него недоуменные глаза: муж впервые повысил на нее голос. Но рыдать перестала и только периодически всхлипывала, как обиженный ребенок. Он, взяв ее за плечи, подвел к дивану, усадил рядом с собой и ласково заговорил:

– Не время сейчас, Агаша, лить слезы. Ты должна быть сильной, как никогда, ведь ты отвечаешь за судьбу наших детей. Мы с тобой сейчас оба воины: я - на фронте, а ты - в тылу. И твой фронт не менее важен, чем мой. Думаю, что война не будет короткой. Враг сильный и жестокий идет лавиной, но мы его погоним, непременно погоним! Если я буду знать, что мой тыл в порядке, мне будет легче воевать.

Утром она его проводила, и слезы сдержала. Но, оставшись одна, дала волю своему горю. Выплакавшись, она отправилась на завод.

Она до сих пор считает Божьим промыслом, что все дети остались живы в страшное время непрерывных бомбежек, когда осознаешь себя малой песчинкой под порывами грозной бури, и некуда укрыться и нечем защититься. Если она в это время была дома, то ложилась вместе с детьми на кровать, чтобы, коли погибать, то всем вместе. От Петра Сергеевича вестей не было, и их отсутствие сводило ее с ума. Свекровь, слыша ее рыдания по ночам, подходила и утешала:

– Не тоскуй! Запомни, что плохие вести быстро находят дорогу, а раз вестей нет, значит, жив наш Петенька.

А потом стало совсем плохо: немец быстро наступал, и было принято решение об эвакуации завода. Она испугалась, что Петя, вернувшись с фронта, не найдет ее с семьей, и отказалась ехать. Она решила оставаться на месте, что бы не ожидало впереди. Свекровь устроилась нянечкой в детский сад, туда же пристроила и Зиночку, и вместе с детьми они уехали в эвакуацию. Осталась Агафья Лукинична совсем одна. Стала работать в госпитале, который разместился в здании школы. Там же и жила в маленькой каморке под лестницей, изредка вырываясь домой. Работы было много, грязной, тяжелой. Фронт приближался к городу, который фашистская авиация бомбила по несколько раз в день. К налетам самолетов привыкнуть было невозможно. Преодолевая тянущий животный страх, она с остальными медработниками укрывала раненых в подвальном помещении. К концу дня болели руки и ноги, не разгибалась спина, но нужно было, преодолевая усталость, продолжать работу. Когда прибывала новая партия раненых, она жадно всматривалась в их лица с тревогой и надеждой увидеть родное лицо. Но Петра Сергеевича среди поступающих в госпиталь не было. От свекрови приходили редкие скупые весточки, в которых она сообщала, что все живы и здоровы, и справлялась о сыне.

В один из дней пришел приказ и об эвакуации госпиталя, поскольку велика была угроза занятия немцами города. Несмотря на уговоры начальства, она не поехала с госпиталем и осталась. По счастью, немцы в городе так и не появились, лишь усилились

воздушные атаки. Страшно было идти по разрушенному, некогда красивому городу: дома смотрели пустыми оконными проемами, везде валялись груды битого кирпича и щебня, висели плакаты-предупреждения об опасной стороне улиц. Ее мобилизовали на расчистку улиц, и она была рада занять себя любой работой, которая отвлекала от горестных мыслей. За работой не так мучили мысли о муже и детях, и не так донимал голод. А вечером тоска подступала к сердцу. От Петра Сергеевича было всего одно письмо, больше похожее на записку, из которой она поняла, что писал он накануне боя. Вести с фронтов были не утешительными. Она гнала от себя мрачные мысли, но они неизменно возвращались вновь и вновь, лишая душевного спокойствия и сна. Несмотря на физическую усталость, она засыпала с трудом. Тревога за близких надолго поселилась в сердце, и нечем было эту тревогу унять или уменьшить. А потом пришло извещение о том, что муж ее Петр Сергеевич погиб смертью храбрых на подступах к Москве, и жизнь ее разделилась на две части: до и после этого извещения. Прочитав его, она не сразу осознала, что мужа больше нет, и не будет. А, осознав, не закричала, не забилась в истошном крике, а словно окаменела. Она решила, что ей тоже незачем больше жить и уже начала обдумывать, как ей уйти достойно из жизни. "Самоубийство мне не подходит. Это глупая и бесполезная смерть. Надо идти на фронт, отомстить за гибель Пети врагу и погибнуть на поле боя!" - эта мысль прочно засела в ее голове. Приняв такое решение, она провалилась в тяжелое забытье. Спала она беспокойно, и под утро ей приснилось, что она стоит у вагона на перроне и разговаривает с Петром Сергеевичем. Он прощается с нею и уходит, а в это время поезд трогается, а в нем - ее дети. Она бежит за поездом, пытаясь его догнать. И, как бывает во сне, ноги не слушаются, и она никак не может ускорить бег, а поезд идет все быстрее. Старшая Зиночка тревожно кричит из открытой двери вагона: "Мама, мама!", и она последним усилием воли делает рывок и вскакивает на подножку последнего вагона. Проснулась она в холодном поту: "Дети, Боже мой, дети! Как я могла забыть о них? Теперь я осталась и за мать, и за отца. Петя не одобрит меня, если я оставлю их. Этот сон вещий. Петя из невозвратного далека говорит мне, чтобы я позаботилась о детях. Мне нужно быть сильной, чтобы их поднять и всех выучить, как мы мечтали с Петей. Я должна быть достойной его любви. Петя, Петенька мой! Как мне жить без тебя?" И она впервые с момента получения трагического известия зарыдала горько и безутешно. Слезы не облегчили ее душевную муку, но жизнь продолжалась и требовала от нее стойкости духа.

Агафья Лукинична решила пока ничего не говорить свекрови о гибели сына, справедливо рассудив, что та может не выдержать горечи утраты. И потянулись долгие дни горького вдовства. Она работала, не щадя себя, пытаясь за работой отвлечься от терзавшей сердце муки, а ночами нередко ревела в подушку. Она твердо решила, что должна жить ради детей и в память о Петре Сергеевиче. Теперь при звуках воздушной тревоги она в числе первых спускалась в бомбоубежище, потому что считала, что не имеет права уйти из жизни, не подняв детей. Вместе со всеми людьми она делила тяготы военного времени. Война постепенно отступала на запад, и вот уже стали возвращаться из эвакуации люди в разоренные дома. Вернулась и свекровь с детьми. Она ахнула, увидев поседевшую и без времени постаревшую Агафью Лукиничну. Прежде черные волосы ее стали белыми, глаза были обведены темными кругами от постоянного недосыпания, щеки ввалились, а глаза смотрели с невыразимой печалью. Они радостно вспыхнули на короткое время, когда она увидела своих повзрослевших детей.

Зиночка стала настоящей барышней, которая смотрела на мир широко распахнутыми в легком удивлении глазами. Леля превратилась из застенчивого ребенка в угловатую девочку-подростка, которая исподлобья в смущении разглядывала Агафью Лукиничну, не признавая в этой поблекшей до времени женщине свою некогда красивую мать. Младшие Валюшка и Галинка пугливо жались к свекрови, и только Виталик неожиданно смело подошел к матери и спросил, глядя на нее снизу вверх:

– А ты кто?

– Я твоя мама. Сыночек, иди ко мне!

– Ты не моя мама. Моя мама красивая и молодая.

И тогда она заплакала тихими слезами. Глядя на нее, заревел Виталик, а за ним и девочки-двойняшки тоже присоединили свои голоса к его реву. Первой пришла в себя Зиночка и строго сказала младшим сестрам и брату:

– Прекратите реветь! Это наша мама. Мамочка, здравствуй!

И она обняла мать. За ней и малыши прильнули к Агафье Лукиничне. А она плакала и смеялась одновременно, целуя поочередно своих выросших детей.

Когда свекровь узнала о гибели сына, она неожиданно будничным голосом сказала:

– А я, дочка, давно знаю, что Пети нет. Мне сон приснился, что он бросает и меня, и тебя с детьми и уезжает навсегда. Мы зовем его, зовем, а он даже не оглядывается. С тех пор я покоя не знала и все ждала дурную весть. Сердце от печали запеклось, не зря чувствовало беду. Осиротели мы с тобой, Гашенька! Трудно тебе будет одной детей поднимать. А из меня уже помощница никудышная, я скоро тоже за Петей уйду.

– Что вы говорите, мама! Живите, живите, как можно дольше! Вы так нужны мне и внукам, мне одной не справиться. Мне не под силу одной поднять детей.