Расколотый меч
Шрифт:
– Как успехи? – осведомились у него.
В ответ алхимик, кривовато улыбнувшись, продемонстрировал несколько промокших листков.
Предыстория этой сцены такова: десятью минутами раньше какой-то ушлый призрак выхватил из рук Веслава его записи, обругал его последними словами и нырнул в озеро. Вот алхимик и не поленился нырнуть следом, сказать «супостату» пару ласковых.
Мы не беспокоились, что он утонет. Собственно, реплики, которыми мы обменялись после того, как от алхимика остались лишь круги на воде, показывали, что нам почти все равно.
– Всплывет, – резюмировала
– Рано или поздно, – подтвердила Виола.
– Зная его – он еще и призрака этого утопит, – добавил Эдмус.
Реплика Йехара была завершающей.
– Зная его – этот призрак бы сам утопился. Если бы знал, с кем связался…
И кто упрекнет нас в том, что мы сделали неверные выводы?
– Значит так, – Веслав просматривал размокшие листки с таким видом, словно ежедневно нырял под воду к призракам. – Так… Исходя из того, что у нас есть пока – я имею в виду все эти войны, заговоры, смерти, если только это здесь не обычная практика… похоже, этот мир все же катится к тьме.
– В этом не могло быть сомнений с самого начала.
Йехар в поисках идей для стихов в честь возлюбленной пролистывал томик сонетов Шекспира, который он прихватил у меня из квартиры неведомо когда. Эдмус заглянул ему через плечо:
Ее глаза на звезды непохожи,
Нельзя уста кораллами назвать,
Не белоснежна плеч лилейных кожа
И черной проволокой вьется прядь
– Это не про Даллару, это про Веслава получается!
Йехар, передернувшись от омерзения, тут же захлопнул книжку. Веслав же был слишком занят, чтобы убивать шута: он ел нашего рыцаря глазами.
– В каком смысле – с самого начала? Насколько я помню из Книги Миров, отклонение может быть в нескольких направлениях и предугадать это практически…
– Не знаю, что ты помнишь из Книги Миров, – хмуро сказал Йехар. – И знать об этом не хочу. Но наши с Глэрионом странствия научили нас тому, что любые отклонения могут происходить лишь в одну сторону: в сторону тьмы. Потому что свет гармоничен изначально, и он никуда не может отклоняться. История о гармоничном соотношении света и тьмы в мирах придумана кем-то, и этот кто-то был не на стороне света. Гармонии нет и не было. Есть война, в которой что не свет – тьма. И к глубокому моему сожалению, этот мир мог уклониться только в сторону тьмы. Иначе нас бы тут не было. Иначе чашки весов никуда не нужно было бы возвращать.
Йехар говорил спокойно, веско и жестко, роняя слова так, будто сообщал нечто само собою разумеющееся. Он не хватался за клинок, даже не встал, но его слова, его тон и выражение лица сбили алхимика с толку настолько, что он не сразу собрался для ответа.
– Занятная философия, – протянул он наконец. – Но мне вот что интересно: а ты не забыл, что мы, в некотором роде, не первая Дружина в этом подлунном мире? Были и до нас – и им приходилось встречать перекосы в сторону света! Что об этом скажешь?
– Что они неверно понимали свет. Вспомни Милию…
– А можно мы вспомним о чем-нибудь приятном? – вкрадчиво спросил Эдмус.
Алхимик, скривившись,
– Свет без милосердия есть тьма, – повторил Йехар свою давнюю фразу. – Это такая тонкая грань, что ее можно и не заметить. Но горе тому, кто ее не замечает.
Алхимик занервничал и принялся незаметно комкать в руках свои записи. Любимая логика обернулась против него – невероятно, но рыцарь, оказывается, тоже знает, что такое аргументация!
– А Арка? – Эдмус слушал с меньшим скептицизмом, чем Веслав, но воздержаться от вопросов не мог. – Если Гармонии нет, то она, стало быть, вроде как оружие против тьмы? И сама Дружина тоже?
Виола отчаянно зевнула, вскочила и грациозно потянулась.
– Вечереет, – сказала она решительно. – Ольга, пошли, набьем морду местным маньякам!
«Набьем морду местным маньякам» – единственное развлечение, которое Виола измыслила для себя в последние дни. Обычно я к ней не присоединялась, но философский спор рыцаря, алхимика и шута-полководца стал слишком серьезным испытанием моего мужества…
– Метафизики… фиговы! – приложила я всех троих от избытка чувств, когда мы уже шли по направлению к недалёкой деревеньке. Вернее, к таверне в недалёкой деревеньке. В таверне обретался разный проезжий люд, в том числе очень буйного нрава. Виола изучила такие точки в радиусе двадцати километров как свои пять пальцев, но эта манила ее неизвестностью. Там она еще не избила никого.
– И не заметили, что нас нет, – она обернулась туда, где сильная половина Дружины все еще выясняла вопросы мироздания.
– Чувствую, застрянем мы здесь с такими-то темпами, - мрачно напророчила я.
– Не жалуйся. Может, тут что-то такое, что узнаем – не обрадуемся.
Мы шли по утоптанной земле, в разгар теплого осеннего вечера. По обочинам дороги безумно красиво облетали яблони. Крестьяне, время от времени попадавшиеся навстречу, приветствовали Виолу уважительными кивками. Верить в то, что в этом мире нас ждет что-то страшнее, чем стая моонов, отчаянно не хотелось…
В таверне меня ждал сытный ужин, а Виолу – жгучее разочарование. Оказывается, нас успели описать хозяину доподлинно, так что хозяин (вполне себе шарообразной и приветливой наружности) с порога кинулся угощать, а гости, даже самые буйные на вид, держались более чем почтительно. Триаморфиня умела признавать свое поражение. Напрашиваться на драку она не стала и уселась рядом, с остервенением кусая куриную ножку – но зато и бросила вокруг себя такой взгляд, что хозяин, который только-только начал подкатываться ко мне с вопросами о новостях во дворце, резко осадил назад, а вокруг нас настала почтительная пятиминутная тишина. Переполненный трактир опять загомонил, только когда первая ножка Виолой была съедена, а триаморфиня перестала выглядеть такой опасной.