Расколовшаяся Луна
Шрифт:
– Хм, - сказал Тильман, и это «хм» прозвучало для меня слишком не однозначно.
– Что "хм"?
– Ну, Эли, ты тоже кажешься не всегда слишком уж внушающей доверие. В последнее время ты ведёшь себя довольно непредсказуемо. Вообще-то ты ведёшь себя так с самого начала нашего знакомства.
– Ты из-за этого ползимы делал вид, что мы знакомы только мельком?
– спросила я воинственно. Я старалась избегать этой темы, после того, как Тильман появился здесь, но пусть он знает, что его поведение ранило меня.
– Сначала я должен был переварить это сам, и всё, - объяснил Тильман.
– Это не было направленно против тебя, Эли.
– Ты был нужен мне.
– Обвинение в моих словах не возможно было не услышать. Тильман удивлённо приподнял брови.
–
– Ну, может быть, тебе рассказали бы об этом твои карты Таро, - зашипела я и заморгала, потому что первые лучи солнца пробились сквозь окна кухни.
– Послезавтра я поеду в Кунстхалле. Вечером состоится экскурсия с пенсионерами, организованная "Гамбург Morgenpost". Если повезёт, репортаж об этом будет писать Виспучи. Незначительные события, кажется, как раз её конёк. А теперь я иду спать.
Тильман не последовал за мной. Радуясь тому, что могу побыть одна, я завернулась в моё одеяло и отдалась приятному ощущению, что невредимо пережила ночь. Пауль дышал. У нас был план. А я, хотя и в состоянии ужасного страха, добровольно коснулась другого человека. Большего от жизни в этот момент я не могла ожидать.
Глава 27.
Крушение надежды
Прежде чем отправиться в назначенное время в Кунстхалле, я проверила дыру в стене, затем мой внешний вид. И оба меня не особо удовлетворили. Наше просверливание дырки, которое постоянно побуждало Тильмана к непристойным шуткам, продвигалось слишком медленно. Проблема была в том, что дырку мы должны были просверливать из комнаты Пауля, чтобы объектив камеры был расположен точно там, где находился глаз змеи. Пауль спал очень долго, а если не спал, то сидел в приделах слышимости либо за кухонным столом, либо перед телевизором в гостиной. Или же он был в дороге вместе с Тильманом. Мы работали как заключённые, которые пилят свою решётку напильником, тайком и при любой возможности. Но возможностей было очень мало. Самое удобное время было тогда, когда Пауль сидел на унитазе или отмокал в ванне, и я надеялась, несмотря на мою неприязнь к Францёзу, что Пауль снова скоро переночует у него. Потому что мы даже не дошли до середины стены. Об ударной дрели нам даже не стоило думать. Риск был большим, что мы с ней устроим значительные разрушения, а дом был памятником архитектуры. Кроме того, от ударной дрели было слишком много шума и пыли. Мы сверлили, били молотком, стучали и долбили зубилом, всё вручную, и у меня на костяшках пальцев уже образовались мозоли.
Моё внутреннее напряжение почти больше невозможно было вынести. Две прошедшие ночи Тильман и я в какой-то момент крепко заснули после полуночи, хотя пытались всеми силами оставаться бодрыми. Первое, что я дела утром, - это проверяла Пауля. И как только Тильман и он приходили вечером домой, я начинала выспрашивать Тильмана. Как дела у Пауля? Вёл ли он себя более странно, чем раньше? Стала ли его одышка хуже? Я думаю, Пауль хорошо справлялся. Как и я, несколько недель назад он заметил его одышку и нарушенное пищеварение. Кроме того, Тильман сказал, что Пауль был постоянно вялым и уставшим. Агрессивным по отношению ко мне он больше не был, правда для этого я не давала ему больше никакого повода. Тильман оставлял его в покое; его не интересовали ни любовная жизнь Пауля, ни его профессиональные приоритеты. Однако он сообщил, что терпение Пауля висит на волоске, когда ему не удавались технические вещи (а это случалось часто) или что-то не срабатывало так, как он себе это представлял. Тогда в дело могли вступить летающие в воздухе линейки, а проклятия Пауля делали остальное, так что Тильман скоро искал себе укрытие. Да, это был знакомый бык в Пауле, но, казалось, он быстрее приходил в ярость, чем раньше. Я зареклась не начинать с ним больше никакой ссоры. Как только я думала об этой
После того, как Тильман и я решали повседневный вопрос о Пауле, мы рассказывали друг другу, что мы видели во сне, чтобы доказать самим себе, что нас тоже не высасывают. Но эти разговоры были отрезвляюще короткими. Большинство моих снов были хаотичными, запутанными и шокирующе мрачными или бесконечно неловкими. И я не хотела их рассказывать Тильману. А Тильман сам видел только короткие отрывки, и так было всегда, заверил он меня. В этом не было ничего нового. Он редко видит ясные, четкие сны. А если и видит, то они всегда что-то означают. Так же, как его видение прошлым летом, которое побудило его бросать мне ночью камни с картами Таро в окно и этим напугать меня до смерти.
Ещё два-три дня, предположила я, потом мы сможем установить камеру. До тех пор я должна была потерпеть. Я повесила картину со змеёй назад на стену и пошла в ванную, чтобы посмотреть на себя в зеркало в последний раз. Стиральная машинка остановилась посреди ночи как раз, когда выжимала, и я никак не могла избавиться от неприятного подозрения, что это случилось именно тогда, когда пришёл Мар. Но фактом, однако, было то, что в моём распоряжении не было нормальной одежды. На мне были надеты шарф Пауля и серый пуловер с капюшоном Тильмана.
Только джинсы и обувь были моими, но что-то новенькое не помешало бы. Дни, когда я меняла мои джинсы каждое утро (так как в нашей группе относились с неодобрением к тем, кто надевал два раза подряд одну и ту же вещь), во всяком случае, окончательно закончились. Мои волосы так и так делали то, что им вздумается. Для тщательного макияжа у меня не были ни времени, ни настроения. Блеска для губ и туши для ресниц должно было хватить. Быстрым шагом я пошла к автобусу.
У меня не было не малейшего представления, как мне заговорить с Джианной. И следует ли вообще это делать. Что мне действительно ей рассказать, если у меня получится установить с ней контакт? Привет, я дочь Лео Фюрхтегот, о котором вы однажды писали, и хотела спросить, не хотелось бы вам написать статью на тему «Демоны Мара»? Нерешительно я вышла из автобуса.
Нет, всё, что я могла сделать, - это наблюдать и составить о ней своё мнение. Может быть, при этом на меня снизойдет вдохновение. Может быть, она будет мне так неприятна, что я тут же развернусь и при следующей же возможности выброшу её визитную карточку в мусорное ведро. С беспокойным трепетом в животе я вошла в фойе Кунстхалле.
– Могу я вам чем-нибудь помочь?
– спросила леди в очках за кассой, когда я послушно заплатила за свой билет и стала в поисках оглядываться по сторонам. Кроме леди и меня не было видно ни одного человека. Откуда-то до меня доносились приглушённые шаги. В остальном царила тишина, почти церковная, которая неизбежно побуждала меня дышать более поверхностно и понизить свой голос.
– Я ... я хочу присоединиться к экскурсии пенсионеров.
– К экскурсии пенсионеров?
– Женщина изумлённо заморгала.
– Да, я, хм ... я, ну моя бабушка ...
– А ясно, понимаю. В девятнадцатом веке.
– Теперь я была та, кто изумлённо моргал ресницами.
– Что вы сказали?
– заикалась я.
– В девятнадцатом веке, там, где Каспар Давид Фридрих. Зал сто двадцать!
О, хорошо. Каспара Давида Фридриха я знала. Я поблагодарила и начала блуждать по пустым залам, пока не нашла девятнадцатый век и подходящую комнату. Пенсионеров я увидела сразу же. Нет, на самом деле сначала я почувствовала их запах. Слабый аромат ментола, мокрых подгузников и старой кожи. Некоторые из них сидели в инвалидных колясках, другие опирались на свои опоры-ходунки. Тусклыми глазами и со склонёнными в бок головами они смотрели на Меловые скалы на острове Рюген, в то время как худой мужчина размахивал указкой и сетовал о таком, какой трагический апоплексический удар Фридриха. Да, о нём мой учитель искусства тоже всегда рассказывал, но я считала не очень подходящим сообщать об этом толпе старцев.