Раскрыть ладони
Шрифт:
Очень хочется. Но пальцы и не думают сжиматься. Потому что они благодарнее, чем мое сердце. Не могу поднять руку на человека, который… Нет, не спас мне жизнь. Но сделал немногим меньше. Причем сделал по собственной воле, без просьб и требований.
Правда, и простить ему содеянное тоже не могу.
— Ну же? Я жду!
Поворачиваюсь спиной.
Проходит минута, и Тень снова вырастает передо мной с прежним недоумением во взгляде:
— Не будешь?
— Нет.
— А я думал, тебе нужно подраться…
— Считаешь
Горделивое подмигивание:
— Не без того!
— Ну и считай.
— Эй… Что-то еще случилось?
А вот показного беспокойства мне не совсем требуется. И искреннего — тоже.
— Ничего.
— Я думаю, ты радоваться сейчас должен. А у тебя почему-то все наоборот…
— Радоваться?! — Запрокидываю голову и хохочу. — Радоваться?
— Дурной ты какой-то, право слово…
— С такими помощничками не только дурным станешь!
Кажется, он слегка обиделся: отвернулся, заложил руки за спину и качнулся на каблуках.
— Скажешь, не надо было?
— Что? Помогать? Нет.
— Хотел попасть на каторгу, что ли? У тебя там интерес? Так зачем прикидывался, что переживаешь?
— Я?! Прикидывался?
— Ну не я же! Лицо такое грустное было, словно всю семью за раз похоронил.
— А где ты видел человека, с радостью готовящегося принять обвинение?
Убийца тряхнул белесыми вихрами:
— Так чем же ты недоволен?
Неужели так трудно понять? Это же невероятно просто… Проще простого!
— Не надо лезть в мои дела. Я бы сам справился.
— Са-а-ам? — в голосе Тени появилась горькая насмешка. — Да ты же и палец о палец не ударил! Стоял бы перед судом, как баран, и ждал мясника!
— Ну и пусть! Тебе-то что? Но я бы делал это сам, понимаешь? САМ!
За все прожитые годы мне досталось очень мало заботы от людей, которые меня окружали. Но каждая попытка чужого вмешательства, совершенного даже с любовью и самыми благими пожеланиями, неизменно заканчивалась для меня бедой. И потом, если даже родная мать без видимых причин предала и бросила, как я могу верить незнакомому человеку? Да и отец…
Он прятал меня от жизни. Слишком долго прятал. Может быть, щадил, может быть, надеялся найти средство все исправить. Но что получилось? Мои сверстники, те, что могли бы стать моими друзьями, считали меня заносчивым выскочкой, а теперь открыто смеются или ненавидят. Пусть прошлое изменить невозможно, но я не знаю, что сделать с настоящим, чтобы будущее было ласковее ко мне… Не знаю. И подсказать никто не может. Зато я хорошо понял кое-что другое.
Помощь делает меня слабее. Проедает в моих доспехах дырочку за дырочкой. И если я буду принимать ее без разбора… Да вообще, если буду принимать, окончательно потеряю способность драться самостоятельно! А это будет означать гибель.
— Сам пошел бы на плаху… М-да… — Убийца задумчиво скрестил руки на груди. — Тебе это так важно?
— Что?
— Делать глупости в одиночку?
Попытка
— Да.
— А ты не думал, что… — пауза повисает напряженным ожиданием. Я должен что-то сказать? Шиш! Не буду доставлять противнику подобной радости. — Что вместе глупить веселее?
— Вместе?
Стой напротив меня кто-то другой, кто-то, у кого по лицу не мельтешит черная змейка татуировки, кто-то, не умеющий отламывать от костей по крохотному кусочку, я бы решил, что мне предлагают дружбу. Хотя, откуда я знаю, что это такое? Всего лишь слышал рассказы. И дивился свету, наполняющему взгляды людей, рассказывающих о своих друзьях.
— Ну да.
Не-е-е-ет, не поверю! Как бы ни хотел. Потому что тогда совершу самую страшную глупость в своей жизни. Самую непоправимую.
— Ты не должен был вмешиваться.
— Но я вмешался.
— Зря.
— Лгунов и наветчиков надо наказывать.
— Ломая руки?
— Например.
Закрываю глаза, вспоминая, сколько пламени принесло ко мне колыхание занавесей, когда Харти покатился по земле. Это было не больно, не больнее, чем прикосновение нитей заклинания, но… Радости тоже не было. Ни единой капли.
— Тебе что, его жалко?
— М-м-м?
— Еще скажи, что он был твоим другом!
— Не буду. И… мне не жаль. Совсем.
— Так в чем же дело? Что не так?
Ты не поймешь. Не сможешь понять. Возможно, когда-то давно, пока еще гильдейские наставники не выбили из тебя сострадание к чужим мукам, и удалось бы объяснить… Теперь поздно. Ты просто забыл тот миг, тот крошечный, едва ощутимый, но бесконечно главный миг, который… Поставил точку в книге твоей жизни. Закончил главу. Без возможности исправлений и возвращения назад.
Я злюсь даже не потому, что месть совершили за меня, хотя обидно вкушать плоды, посаженные и взращенные не тобой. Я злюсь потому, что ничего не почувствовал. Ни-че-го. У меня перед глазами корчился от боли человек, пусть и недостойный спасения, но и не заслуживающий смерти, а я просто стоял и смотрел. Даже не сделал попытки остановить стражника. А ведь Харти еще можно было бы вылечить… Конечно, это стоило бы денег и не вернуло бы прежние руки, но позволило бы вполне сносно жить. Требовалось всего одно слово. Слово, которого от меня не ждали ни судья, ни дознаватель.
Не ждали.
Значит, по моему лицу уже тогда можно было все прочитать?
Я не пощадил бы наветчика. Как не пощажу и скупщика, если тот посмеет устраивать торги за имя покупателя. Конечно, сейчас в лавку не отправлюсь, а выжду, пока все утихнет и успокоится, но потом… А ведь Вайли тоже это заметил и понял. Но сбежать не посмеет, потому что слишком самоуверен. Впрочем, это мне даже на руку.
— Тебе не нужно было вмешиваться. Это моя жизнь. Только моя.
— Не хочешь никого к себе подпускать?