Раскрытие тайны
Шрифт:
— А это что у вас такое, Киреич? — улыбнулся он, показывая рукой на зеркало.
Завбазой высморкался в грязный клетчатый платок и сказал:
— Называется санитарное оборудование.
Остап Васильевич сдвинул набок свою соломенную шляпу и приподнял брови.
— Не понимаю…
— Начальство приказало. Даже в письменной форме. Надо, чтобы люди нашей системы выходили на улицу после работы чистыми. А для этого должно быть зеркальце. Вот и купил…
Остап Васильевич залился дребезжащим смехом. «Ну, и шутники» — подумал он. Потом придвинул к столу стул, уселся поудобнее и стал копошиться в бумагах.
— Ты помнишь, Киреич, наш вчерашний разговор? —
— Для меня, Остап Васильевич, это невозможно, — стал возражать Киреев. — Заготовители и сборщики — другое дело. Им под силу всё то, о чем вы вчера говорили. А у меня — дело другое. Я только принимаю готовое. Как ни крутись, а дальше весов не уйдешь…
— Эх ты, а еще завбазой, кто только тебе доверил такой ответственный пост, — укоризненно проговорил Остап Васильевич и постучал пальцем по лбу заведующего базой. — Думать надо, дорогой товарищ, думать головой. Кто же тебе сказал, что ты должен ходить и собирать где-то по пустырям излишки и резервы? Так, брат, далеко не уйдешь. Резервы надо создавать не заготовкой, а вот этими бумагами, что лежат на столе? Понимаешь?
Но Киреев не понимал, а только собирал складки на своем и без того морщинистом узком лбу.
В этот момент в ворота базы с грохотом вкатилась и стала на весы четырехтонка. Кузов ее был доверху завален латунной стружкой, старыми аккумуляторными пластинками, какими-то бронзовыми кожухами, медными и латунными отливками.
— Принимай, хозяин, добро, — крикнул горластый шофер.
Киреев вышел, залез в машину, долго копался в цветном ломе.
— Годится? — насмешливо прокричал шофер.
Но завбазой ничего не ответил. Взвесив привезенное, он отправил машину на разгрузку, а сам принялся оформлять приемную квитанцию. Вскоре желтый продолговатый листок был заполнен и подписан.
— Ну-ка, ну-ка, покажи, Киреич, как ты с этим делом справляешься, — проговорил Остап Васильевич, беря в руки листок. Едва взглянув на него, улыбнулся, потом серьезно, официальным тоном спросил: — Скажите, товарищ Киреев, чем вы руководствовались, поставив в квитанции четыре процента сорности в принятом ломе?
Киреев недоумевающе посмотрел на великого комбинатора и нерешительно сказал:
— На глаз, Остап Васильевич. Лаборатории на базе нет. А глаз опытный. Сразу вижу, сколько масла осталось на металле, сколько других посторонних примесей.
— А знаете вы, что глаз может ошибиться? — не успокаивался Крышкин.
— На процент в ту или иную сторону, самое большое…
— А почему бы ему не ошибиться на десять-двенадцать процентов и только в одну сторону?
Завбазой начинал уже о чем-то догадываться, но мысль еще блуждала в тумане. А Остап Васильевич продолжал всё в том же официальном тоне, словно делал служебный выговор своему подчиненному:
— Вы, товарищ Киреев, приняли сейчас четыре тонны цветного лома. Правильно? Так, вот, если вы запишете, сорность не четыре процента, а пятнадцать, — это составит уже шестьсот килограммов. Имея в виду, что к вам сегодня подойдет с таким же металлом еще три четырехтонки, вы сможете иметь на сорности две тысячи четыреста килограммов. В переводе на деньги по государственным расценкам это составит, примерно, около четырех тысяч рублей.
— А как же в документах?
— Вопрос совершенно правильный. Скажите, зачем вы указываете вот в этой квитанции, — и Остап Васильевич снова взял в руки желтый листок, — процент сорности? Какая в этом необходимость? Запишите только полный вес. И всё. Другое дело, когда после сортировки и обработки будете отправлять лом на завод для переплавки. Вот тогда в приемо-сдаточном акте надо, и обязательно надо, указать процент сорности — пятнадцать — там всё равно никто не станет проверять эту цифру, а всё привезенное сразу повалят в печь, в огонь. Так ведь, скажи?
— Точно, так, Остап Васильевич.
— Теперь вам, наконец, понятно, как надо создавать резервы? — самодовольно улыбаясь, спросил Крышкин. Так обычно спрашивает добрый учитель своего недогадливого ученика.
Лицо завбазой совсем было просветлело, но вдруг на его рябые щеки снова легла тень какого-то сомнения.
— Что еще? — и Крышкин недовольно посмотрел на завбазой.
— А куда я эти самые резервы сдавать буду?
— Ах, вот еще в чем сомнение. Ну и простак, ну и простак же ты, Киреич. Скажи мне на милость, киоскеры у тебя есть? Пешие и конные сборщики есть? Есть. Они должны выполнять и перевыполнять производственный план? Должны! Так вот ты и продашь им этот самый цветной лом. Он останется лежать у тебя на складе, а ты выдашь ребятам приемные квитанции, они же принесут тебе деньги. Кроме того, ребята получат еще премию и прогрессивку за перевыполнение плана. Понимаешь? Потом, есть в нашей доброй системе так называемые бестоварные документы для оплаты транспорта за перевозку утиля. Ты выпишешь три-четыре таких документа за доставку тоге же лома, который уже лежит у тебя на складе, и снова получишь деньги. Наконец, последняя операция — сдаешь лом на завод. Завод оплачивает системе его стоимость, а ты снова в выгоде — получаешь прогрессивку за перевыполнение плана и попадаешь на красную доску Почета.
— Ну, как? — задав этот вопрос, Остап Васильевич сам просиял от удовольствия. Его маленькие черные глазки заискрились хищными огоньками, выражая всё, что было на душе. Он случайно увидел себя в зеркале, и новая улыбка пробежала по его лицу.
А завбазой в этот момент сидел напротив своего вдохновителя, как оглушенный. Приоткрытый большой рот с тонкими губами и выпученные светлые глаза хотели что-то сказать, но ни мысли, ни слова выжать не могли.
— Вот так, Киреич! Учиться надо. Всему и везде надо учиться. Жизнь, брат, великая и мудрая школа. Ты видишь теперь, на каких сундуках сидишь? Пока мы добрались до одного, но откроем и остальные. И черный и цветной металл ты можешь принимать по третьей группе, а сдавать на заводы — по первой. Бумажную макулатуру отправляешь на фабрику художественных изделий — всегда оформляй на тонну-две больше, — вес там не проверяют, с ходу все валят в котлы, а у тебя образуется резерв. То же с тряпьем, с костями…
Было уже совсем поздно, когда в маленькой каморке на окраине города закончилась эта мирная поучительная беседа. Темная осенняя ночь, словно черным брезентом, плотно накрыла сокровища базы утильсырья, но Крышкин даже в эти минуты видел их притягательный блеск. Попрощавшись со своим неразумным приятелем, Остап Васильевич постоял несколько минут при выходе из-за ограды, всматриваясь в темневшие горы всякого хлама, потом пошел в сторону сверкавшего электрическими огнями центра города свободной и легкой походкой, чувствуя, что сделал в своей жизни еще одно великое дело…