Расмус, Понтус и Глупыш
Шрифт:
Как только уроки кончились, они с Понтусом стрелой помчались на Вшивую горку.
– Нам нужно точно узнать, когда и где нам вернут его, - сказал Расмус.
– И они не могут разозлиться, если мы их спросим.
В дождливую погоду Вшивая горка была безлюдна. Старики не смели выйти, но они с любопытством смотрели в окна на двоих мальчиков в дождевиках и резиновых сапогах, которые с такой быстротой шлепали по лужам, явно направляясь в Тиволи. Кому захочется в Тиволи в такую погоду?
Нет, Тиволи и в самом деле являл собой печальное
– Жутко кислое впечатление от всего, - сказал Понтус, когда они примчались в Тиволи с такой быстротой, что грязь брызгами летела из-под подметок их резиновых сапог.
Среди кустов было сыро, и кисти сирени свисали, тяжелые от дождя, а если подойдешь к ним поближе, на тебя обрушится целый маленький водопад.
Дверь в фургон Альфредо была заперта, но Расмус решительно постучал.
– Кто там?
– услышали они кислый голос Берты.
– Это мы!
– сказал Расмус.
Дверь открылась - ее открыл Эрнст; у него был тоже кислый вид.
– Вот как, это вы, - произнес он. Расмус выжидательно посмотрел на него.
– Да, мы только спросить: когда забрать Глупыша?
– Просто фантастика, сколько нытья вокруг этой поганой псины, - сказал Альфредо, пивший за столом кофе.
– Входите и садитесь - поговорим об этом деле. Берта, подай молодым господам по шашке кофе!
Берта сердито швырнула на стол две чашки; мальчики скромно уселись на нары и, не рыпаясь, пили кофе своих врагов, они не смели поступить иначе… ради Глупыша.
Эрнст, сидя на нарах напротив, неприветливо смотрел на них; похоже, эти молодые господа ему совершенно не нравились.
– Так вот, спешить некуда, - сказал он.
– Кому, по-вашему, не приходится ждать, кому не приходится сидеть в этой мерзкой старой крысоловке и ждать, пока не развалишься на мелкие части?
– Крысоловка, говоришь?
– сказала Берта.
– Да кто тебя здесь держит?! Я, по крайней мере, вполне могу обойтись без такого типа, который курит тут целыми днями и только воздух отравляет!
– Так-так-так… - фыркнул Альфредо.
– Прикусишь ты наконец свой поганый язык, Берта, или нет? Ты ведь знаешь, у Эрнста - слабые нервы.
Берта злобно вскинула голову.
– Меня это не колышет, - сказала она.
Расмус и Понтус молча слушали. Казалось, все про них забыли. Берта и Эрнст заметно озлобились и явно готовы были в любой момент вцепиться друг другу в волосы, и только Альфредо спокойно пил свой кофе.
– Я знаю, Эрнст, шего тебе не хватает, -
– Тебе бы жениться, худо мужшине быть одному.
– Нет, так лучше, - сказал Эрнст, бросив критический взгляд на Берту.
– Да, это понятно, - признался Альфредо, - это много лушше, но тебе необходим уход, Эрнст! Посмотри на меня. Я шеловек ухоженный, и все благодаря Берте! Она, эта женщина, мастерица ухаживать за мужшинами.
Берта фыркнула, но не произнесла ни слова, и на некоторое время воцарилась тишина.
– Да, скажи, Альфредо, - снова попытался было спросить Расмус, - ведь в этом нет ничего дурного, если мы хотим узнать, в какое время можно забрать Глупыша?
– Боже, сжалься надо мной, какой дождь!
– сказал Альфредо, точно ничего не слышал.
– Тиволи в дождливую погоду - это примерно так же ошаровательно весело, как быть женатым на Берте. Но меня, к сшастью, искусали комары, и когда время тянется ошень медленно, я могу шесаться.
Берта вытащила таз, который доверху набила грязной посудой. Эрнст, лежа на нарах, курил, Альфредо чесал свои комариные укусы и тихонько убаюкивал самого себя глубоким красивым басом. Но внезапно он прекратил петь.
– Боже, сжалься надо мной! Мне кажется, будто крыша протекает.
Все посмотрели на потолок и действительно увидели там большое мокрое пятно.
Альфредо крутил свои усы и задумчиво смотрел на пятно.
– Оно напоминает мне дядю Константина, - сказал он.
Потом снова наступила тишина, и слышно было только, как дождь хлещет в окошко.
– Надо строить ковчег, пока еще не слишком поздно, - произнес Альфредо.
Берта принялась так яростно мыть грязную посуду, что только брызги во все стороны летели.
– Никогда не слыхала, что у тебя есть какой-то дядя Константин, - пробурчала она.
Неодобрительно посмотрев на нее, Альфредо покачал головой.
– Женщина, - сказал он, - между небом и землей есть много больше того, о шем ты слыхала… Дядя Константин - да, он был барышником, тошь-в-тошь как моя мамошка.
Эрнст невесело шевельнулся на своих нарах.
– Не-а, слышь-ка, не начинай снова со своей мамочкой, нам и без нее тошно.
– Я говорю сейчас о моем дядя Константине и не желаю слушать никаких возражений. Он был барышником, дядя Константин, но он был также и анархистом, он мештал улушшить общество, взорвав его, вот так-то!
– Вон что, и это говоришь ты, - кисло сказал Эрнст.
– Да, этого каждому хотелось бы хоть немножко.
– Да! Хотелось бы, - признался Альфредо, - это - по-шеловешески! В такие вот дождливые дни, как этот, дядя Константин занимался в нашем фургоне своими маленькими экспериментами: он хотел изобрести что-нибудь пошище динамита и тротила и прошего в этом роде.
– Ну, и удалось ему?
– спросил Эрнст. Альфредо кивнул.
– Да!
– сказал он.
– Да!
Он положил руку на голову Понтуса.