Расписание тревог
Шрифт:
«В чем дело? — подумал Григорий. — Почему я все еще терплю ее? У меня разработана программа. Ну же! Раз, два — начали!» Он помедлил в нерешительности еще некоторое время, потом неловко швырнул прочь принесенные Мариной весла и, навалясь грудью, оттолкнул кедровку. Теперь надо было лихо вскочить в нее на ходу. Это почти удалось ему, если не считать, что лодка, качнувшись, зачерпнула бортом.
На воде было холодно, и он усиленно заработал веслами.
— Вернитесь, Гри-и-ша! — крикнула Марина, опомнясь.
— Как же ты мне надоела, старая курица, — сказал
Кедровка по течению шла напористо, а солнце уже припекало, и скоро Григорию стало совсем весело.
— Ани торово [1] , Попков! — услышал он с обгоняющей его моторки. Узнав в ней угатского завмага, Григорий приветственно помахал рукой.
— Как поживаешь, Салиндер?
— Корошо, терпит!
— Нога как?
— Терпит, корошо!
— Не ломай больше! — пожелал Григорий. Когда он спохватился, что такие задушевные разговоры не входят в его сегодняшние намерения, ненец был уже далеко.
1
Здравствуй (нен.).
Километрах в двух перед Угатом Григорий посадил в лодку четырех сезонниц и удивился собственной смелости. На всякий случай предупредил:
— Чтобы у меня без этого самого. Сразу же утоплю.
— Так уж и утопишь? — недоверчиво протянула самая старшая, с наколкой повыше запястья: «Умру за горячее чувство».
— Только пикни еще! — с мужеством подтвердил Григорий.
Девушки послушно притихли на корме, рассматривая его, как музейную редкость. Потом, освоясь, затянули было какую-то песню, но старшая коротко их одернула:
— Стоп. Шеф не любит.
Так и молчали до самой пристани.
Девушки помогли вытащить кедровку на берег, и Григорий подумал озадаченно, что навряд ли ему удастся спихнуть ее в одиночку.
— Ну пока, шеф, — сказала старшая. — Заходи в общагу, спроси Колодкину Нинку, это я.
— Ладно, — пообещал Григорий, пожимая ей руку. — «Я умру за горячее чувство».
— Но-но! — вывернулась она, словно Григорий собирался ее обнять.
— Я обязательно к тебе приду, и сегодня же! — твердо сказал он, содрогаясь в душе от этого решения.
Девицы двинулись своей дорогой, Григорий отправился по больничным делам. В райздраве он опять оробел. Затевать скандал там он не решился, хотя таковой и был запланирован по программе. Инспектриса оказалась миловидной участливой женщиной, с приятным мягким голосом. Она подписала заявки на препараты, расспросила о ходе практики, и Григорий с удовольствием проговорил с ней минут пятнадцать. Попрощавшись, он еще малость постоял в темном коридоре под впечатлением разговора. Кривая дверь приемной сама собой отошла, и он хотел было уже прихлопнуть ее, чтобы не дуло таким замечательным людям, как вдруг услышал, что говорят о нем. Говорила инспектриса:
— По-моему, Курбатов прав насчет этого парня: самый настоящий пентюх. Полчаса рассказывал,
— Размазня, — согласилась секретарша.
— Через полгода кончит училище. Ну какой из него фельдшер-акушер? Вот послушайте, что Курбатов в характеристике пишет: «Считаю, что Бобков человек бесхарактерный, непростительно доверчивый и наивный. Такие ходят на поводу у больных и из жалости могут не решиться на чрезвычайный шаг, чем могут принести непоправимый ущерб… Кроме того, был случай, когда Бобков отдал весь подотчетный спирт местному алкоголику…» Вот что пишет Курбатов. А у Курбатова — опыт.
Григорий слушал, не веря ушам.
— Вот, значит, как, — пробормотал он пришибленно.
В висках у него сделалось невыносимо горячо.
Опомнился он в мясном магазине. В полном отупении вспомнил о заказе кассира — купить ветчины и, растолкав очередь, стал твердить продавцу:
— Мне пять кило ветчины, пять кило, пять.
Мясник, злой, с подвязанной щекою, отвесил наконец ветчину и швырнул ее на прилавок. Не рассчитываясь, Григорий пошел с этим свертком на улицу, встал там столбом. Угатские общительные собаки тотчас окружили его. «Славные собачки», — подумал Григорий.
Он разорвал бумагу и стал бросать в свору ветчиной. Продавец бежал к нему, кричал что-то насчет оплаты, но псы никого не подпускали к своему кормильцу. Очнулся Григорий, когда кинул последний ломоть.
— На девятнадцать с полтиной добра скормил, — всхлипнул мясник, взывая к толпе, уже собравшейся.
— Возьмите, — буркнул Григорий, подав четвертную бумажку. И пошел прочь.
— А сдачу-то! — потрясенно прокричали вслед зрители.
Григорий, не оборачиваясь, махнул рукой.
— Геолог, — с уважением и завистью сказал кто-то. — У них денег куры не клюют.
С этой минуты в Григории действовали как бы два Григория. Вернее, действовал-то один, не человек, а какой-то черт, другим же был прежний Григорий, знакомый с детства. И этот прежний только пугался и ахал на то, что творил самозванец.
Этот настоял купить очки для курбатовской дочки, тот остановился возле гипсового спортсмена и водрузил ему очки на отбитый нос.
Этот приводил всевозможные аргументы, чтобы не идти в «Золотой рог», — тот насильно втащил в зал.
В ресторане Григорий просидел сиднем битый час. Официантки обходили его, как мебель, пока парень не догадался постучать по тарелке целковым.
— Что будете заказывать? — подплыла к нему нарумяненная официантка с подбритыми бровками. Бровки напомнили ему Марину, и тогда Григорий решился на главный пункт программы.
— Меню, — волнуясь, заявил он.
— Пожалуйста, что именно принести?
— Все.
— Как это все? Быстрее выбирайте, меня клиенты ждут.
— Все! — с отчаянной решимостью повторил Григорий и потряс пачкой десяток. Его денег тут оставалось пять рублей, но на остальные, выданные ему под просьбы, хватило бы отовариться и не в таком месте.