Распишитесь и получите
Шрифт:
Не плачь, подруга, не лей фальшивых слёз о прошлом, не таким ужасным оно было, как ныне с твоей помощью расписывают талантливые черные гелиевые авторучки, прошлое дарило пустую надежду на прекрасное будущее… коего нам не увидеть. Употреби остатки соображения на ответ: «рвалась с надрывом «в светлое будущее вместе со всем совецким народом», а сукино светлое будущее день ото дня темнело и продолжало отдаляться без объяснений. И никто ныне не может объяснить пустяк: с чего «прекрасное, светлое будущее» обошло стороной совецкий народ и благополучно подохло в сторонке?
— Нехороший совет даёшь старой женщине…
— Почему?
— А, что если выяснит причину
— Ну, да, кто-то поверит россказням выжившей из ума старой бабы? Как думаешь, орден «За сожжение Дрездена» учредят?
— Учредят. В будущем, и не только за Дрезден. Помимо Дрездена есть ещё кое-что сжигать…
Эй, подруга по жизненной похожести, напрягись и вспомни как вначале нас клепали асы Люфтваффе, а через два года эстафету передали летательным аппаратам с иными опознавательными знаками? И те вгоняли душу в пятки не слабее асов Люфтваффе? Не забыла? У любой бомбёжки схожий почерк: бомбами сверху вниз, а внизу «свои» и «наши», но и родная авиация не выясняла мелочи кто «свой», а кто чужой, и клепала всех подряд, без разбора, чтобы не было разговоров «ему досталось, а мне нет…». Обычная работа авиаторов тех лет, и никто не говорил:
— Если авиация, некачественно бомбит, мажет — на кой ляд такая авиация нужна, кто за промахи по целям высокими правительственными наградами балует?
— Обрати внимание на слова не к месту: «…видно, спасал господь бог…» — тётя не уточняет времена «духовных поисков», путается между нынешним «царствием божьим» и тогдашним отсутствием оного, запамятовала о крепости, надёжности и святости «царствия небесного» военного времени.
— Откуда слабой женщине знать, что «царствие небесное» не постоянно и меняет окрас по обстановке? Большую часть истории «царствие небесно» на страхе смерти и голоде держалось, а потому и неясно: помогал бог вражеской авиации «дома рушить», или дома ваши для иудейского бога во все времена безразличны были? Страна советов на момент «страшных бомбёжек» из одних атеистов состояла, но когда атеистов в зад клюют — «зело борзо» вспоминаете бога!
А как звучит это: «…мама в начале войны всё, что могла, обменяла в соседних деревнях на продукты…» — следует понимать, что у обитателей деревень что-то из продуктов было?»… а потом наступил настоящий голод. Дедушка ловил ворон, варили чёрный суп, но потом и их не стало…»
— Во как повернуло! Когда-то иудейского пророка ворон хлебом снабжал, а вы святую птицу в суп! «Настоящий голод…», а до него, надо понимать, терпимо было, голод обходил стороной детский организм твой? Странно звучит! И почему суп из ворон «чёрный»?
— Каким ещё быть супу из ворон? Понятно, только чёрным. Бедновато с эпитетами, могла бы сравнить суп из ворон с «тёмной дождливой ночью конца октября». Вороны из одного чёрного пигмента состоят, в них и мяса-то нет. «Чёрный суп» из серии представлений простого народа: «ешь свеклу — крови много будет: свекла-то красная»! А чем вороны питались? Чёрным воронам деревья нужны, леса, а галки рядом с человеком живут, чёрненькие галки, и грач черён, но грач — «птица весенняя», сельская, перелётная. Грачу для прокорма поля нужны, а что грачу зимой в полях делать, какой прокорм искать? Вот на зиму грач и улетает. Если не так с кого Саврасов «Грачи прилетели» писал? И стихотворение хулиганское о том повествует:
«Поздняя осень, грачи улетели,
сороки не стали говно уж клевать,
на
— Ну, и погода, еби её мать»!
Не иначе, дедушка охотился на грачей в жиденьких лесах за городом.
— Почему враги не пришибли деда приняв за партизана?
— На то время о партизанах и речи не было, не донимали партизаны пришлых, и дед старым выглядел, не годился в партизаны, не внушал страха врагам «старый абориген вышел на борьбу с нами».
— Нет сведений, каким оружием пользовался дед на охоте. Рогаткой? Луком и стрелами? Картина! Сколько ворон добыть, чтобы троим прокормиться? Добывая пернатых, дедушка никого врагам не напоминал?
— Что взять со старой женщины, где она — и где оружие? Женщинам кухонный нож и скалка уже оружие.
Лихой была первая оккупационная зима, но к весне аборигены достаточно хорошо оглянулись по сторонам, трезво оценили «бытие свое» и утешились истиной:
— Не так страшен чёрт, как малюют! — кого имели перед глазами оккупированные граждане, поминая чёрта — по причине малого возраста установить не мог. Могли быть «чертями» оккупанты? Могли, но насколько — никто из взрослых семилетним пояснений не делал.
Не упомяни телевизионная страдалица дедушкину охоту на ворон — не вспомнил занятия кузена по отлову менее крупной пернатой дичи, коя во все времена проживает в городе рядом с человеком: воробья. Помои, если таковым было от чего появиться — монастырцы выливали в сугробы, не сходя с порогов келий:
— А куда девать? Пить прикажете? — в самом-то деле!
От помойных промоин в сугробе получался «колодезь», и в такие «колодцы» залетали воробьи в надежде найти что-то… Милые, наивные птицы: что может остаться съестного от голодных людей? — и сами становились добычей: кузен был умнее птиц. Сообразительнее.
Ловчий снаряд брата состоял из рамки, обтянутой мелкой сеткой и подпорки из тоненького прутика державшего рамку под углом к горизонту, к нижнему концу прутика тянулась длинная бечёвка, за которую из засады дёргал брат, когда в помойный «колодезь» залетало не мене трёх птиц… «Норма добычи».
Какое мясо в воробушке, с какого корма воробью нарастить биомассу в голодную оккупационную зиму, как ожиревшему воробью летать?
Кормись воробей у элеватора потерянным зерном, или овсом из конского навоза — другое дело, но элеватор сгорел, лошадей забрали на «нужды германской армии». Чему равнялся вес монастырского воробья без перьев, клюва, лап и средней шустрости — взвешиваний не проводилось: единственным определителем веса на то время был грубый мерительный прибор «безмен»: металлический стержень с противовесом на одном конце, с делениями и точками вдоль стержня, и с крюком на подвешивание груза. По стержню перемещалось кольцо с цепью, за кое поднимался безмен с взвешиваемым предметом. На вес ниже половины фунта безмены не отзывались, и тогда переходили на измерение стаканами.
Зафиксировать вес одного воробья безмен не мог.
— Вес монастырских воробьём не выше мышиного.
Брат жарил «добыч» над огнём в топке плиты, и целыми, без соли, отправлял жаркое по месту назначения. С костями.
— Какие у воробья кости?
Или родственник видел во мне сытого и не считал нужным делить «добыч», но вкуса мяса весёлой и живой птицы мира так и не узнал. И счастлив.
— Что видим, беся? Женщина с херовой памятью по заказу всплакнула о съеденных воронах, редактор орнитологии дубом просматривался, и пропустил плач первым сортом.