Расплата. Трилогия
Шрифт:
"30 октября. -- Последний день в плену. Суета, сборы. Много народа приходило к адмиралу пожелать доброго пути. Были депутации от кают-компаний разных кораблей... "За совесть" или "за страх"? Дай Бог, чтобы первое.
Дорогая Родина! Тебе -- привет!.. Как много пережито, передумано... Надо ли повторять?.. Ну, не смогли, даже не сумели... Что ж?.. Разве не хотели?., разве побоялись?., не пошли?.. А если только не сумели, то разве не заплатили за то своей кровью?.. Прими нас, чудом спасенных от верной гибели, и верь, что Тебе принадлежит каждое биение этого случайно не остановившегося сердца!.. Ведь это не я! не моя воля! -- сама судьба сберегла меня, не дала мне погибнуть, как я мечтал... Не зря же?.. Для чего? Для службы Тебе! Нет у меня никакой другой мысли, никакого другого желания... Клятву, страшную клятву даю: Тебе --
Во французской книжонке (для железнодорожного чтения) случайно наткнулся на фразу: "Mon Dieu! si je ne suis bon a rien, que je meurs!" -- Вот справедливое желание, которого нельзя бы не уважить, если высшая справедливость вообще существует!.. А вот я -- уцелел!.. В то время, как в башнях, в боевой рубке люди валились, как мухи, я, бродивший по палубе и мостикам, оставался невредимым... Три раза уничтожались те пожарные партии, которые работали под моим руководством, а меня -- только ранило... Попался в плен -- могли судить, казнить, как беглого с "Дианы" -- сошло с рук... Неужели зря?.. Все -- случай?.."
"31 октября. -- Пришлось встать на заре. "Заря освобождения". И какая холодная! Все собрано и уложено. Поезд пойдет в 9 ч. 38 мин. утра.
Окамэ приходил прощаться и пожелать всякого благополучия. Затем еще раз прощался на станции, где собрались все начальствующие лица, до старшего бонзы и православного священника включительно. Поезд тронулся. По знаку генерала все японцы замахали фуражками и закричали: "ура!" Слава Богу! -- кончилось! В Осака "исполнили приятный долг пожелать счастливого пути" начальник дивизии, генерал Ибараки, со штабом. -- Мимо! Мимо! -- В Кобэ, на станции, усмотрели генерала Данилова с его адъютантом (в чине капитана -- фамилии не помню) и командира "Воронежа", явно руководившего действиями наших воителей, которые в японской толпе чувствовали себя как в лесу.
Не могу не отметить, что, как выяснилось, только вмешательство командира избавило нас от весьма неприятной процедуры. Генерал, всецело отдавшийся инициативе японцев, у которых "все так удивительно расписано", собирался "принимать" адмирала с его штабом так же, как нижних чинов, т. е. на пристани "счетом", при посадке на шлюпку, на глазах любопытной толпы. Командир "Воронежа" не без труда убедил его, что парад такого рода и неуместен, и даже не нужен, так как японцы вовсе на нем не настаивают...
* * *
"Слава Богу! Наконец-то снова на русской территории, под русским флагом! Хоть на коммерческом пароходе этого и не полагается ("Добровольцы" носят коммерческий флаг), но все, вступая с трапа на палубу, снимали шляпы, как на военном корабле..."
"1 ноября. -- Вчера вечером принял ванну. Спал, не боясь холода. Едва разбудили в 9 ч. утра. За день переезда (хотя ходьбы почти не было) большой палец на левой ноге сильно разболелся. Только что приехал на пароход, поспешил скинуть сапоги и надеть туфли. Сегодня по особому заказу привезли с берега ботинки на шнурках, так называемого американского образца, такого размера и с такими носами, что палец в согревающем компрессе помещается словно в особой каюте. Не жмет, и тепло.
Вечером. -- Не могу не повторить старого замечания: в Киото, среди грязи и мелких притеснений, в холоде и голоде -- было легче, чем здесь... Множество маленьких неприятностей там заслоняли главное... Теперь, когда схлынула радость первого момента освобождения и кругом так хорошо, так уютно, -- опять зашевелились гнетущие мысли... Тяжело...
Хотя все пассажирские каюты битком набиты, пришлось принять еще одного пассажира -- генерал-майора С. Приехал -- и прямо к адмиралу: "Ради Бога, возьмите с собой, а то при даниловской комиссии не знаю, когда дождусь очереди!" -- Адмирал ответил, что он здесь не хозяин, но так как командир уступил ему свою каюту, в которой, кроме койки, есть еще и диван, то он просит располагать им. До такого самопожертвования его, однако же, не допустили. Капитану пришла блестящая идея: он предложил мне переселиться в ординарную каюту, при обычных рейсах занимаемую горничной, а на мое место в двойной каюте водворить генерала. Я с радостью согласился. Правда, вместо шикарной кровати в моем новом обиталище была узенькая и очень короткая койка (должно быть, в "Д. Ф." горничных выбирают исключительно малорослых), а в самой каюте с трудом можно было повернуться, но зато я был один. Огромное
"2 ноября. -- Сегодня садились последние эшелоны команды и прибыли последние пассажиры -- контр-адмирал Вирен со своим флаг-офицером.
В 3 ч. 30 мин. дня приехавший из Киото православный священник Симеон Мия (японец) служил напутственный молебен.
Приезжали проститься Martini (французский морской агент), французский консул в Кобэ и (даже!) генерал Д. со своим адъютантом.
Адмирал выглядит бодро, хотя от неудобств и неприятностей (за последнее время в Киото) сильно осунулся. Кожа да кости. Доктор говорит, что это -- пустяки. Нервы железные. Ими так держится, что всех нас переживёт. Только бы они не сдали. Я с ним согласен. Если в Петербурге пустят к делу -- оживёт и нарастит мяса. Сдадут в архив -- не выдержит".
Глава X
На "Воронеже". -- Первые признаки брожения в эшелоне. -- Вместо Владивостока -- в Нагасаки. -- Пропаганда среди военнопленных. -- Беспорядки на пароходе. -- Быстрое успокоение. -- На "Якуте".
– В виду родных берегов
Третьего ноября. -- В поход собирались еще вчера вечером, но задержались из-за перепутавшихся якорных канатов. Ждал, ждал -- не дождался, когда распутают, и пошел спать. Плохая примета. В 2 ч. 15 мин. по полуночи проснулся от шума винтов, выглянул в иллюминатор: разворачиваемся. В 2 ч. 20 мин. дали ход вперед, легли на курс. Дай Бог, в добрый час! Погода -- тихо; яркая луна; слабая облачность.
Вечером. -- Идем хорошо. Днем дул довольно свежий N0. Было холодновато. Теперь стихло и потеплело. Едим и спим, как давно уже не приходилось.
Во время ужина среди эшелона -- шум по поводу недоброкачественной пищи. Кто-то, взобравшись на крышку фор-люка, держал зажигательную речь. Тема: "господа" только и делают, что обворовывают мужика, пот и кровь которого ценятся дешевле... (опускаю выражения, неудобные в печати). С истинным удовлетворением считаю долгом отметить, что капитан "Воронежа" оказался на высоте положения. Прямо пошел в толпу, просил не кричать всех разом, а сказать толком, в чем дело. Говорят: -- Каша затхлая! -- Но ведь принимали ее ваши же, выборные артельщики? Чего ж они не смотрели? -- Пока не сварена, сырую-то не унюхаешь! -- Ну, если уж артельщики не могли унюхать, так я-то как же бы догадался? Вареную пробовал и вижу, что затхлая, не годится. Сварим новый ужин. А зачем же скандал устраивать? На мне еще меньше ответа, чем на артельщиках. -- Дальше следовали пояснения, глубоко убедительные для нижних чинов, но малопонятные для читателей, незнакомых с морским жаргоном.
"Так! Правильно! Вот так загнул!" -- слышались кругом одобрительные восклицания.
На первый раз -- сорвалось. Спокойствие восстановилось. Надолго ли?..
Вожаки не считают своего дела проигранным. Унтер-офицер какого-то железнодорожного батальона, пришедший на мостик в качестве уполномоченного, поговорить с капитаном от лица "всех" не только о событиях текущего момента, но и "вообще", среди разных вопросов поставил такой: "На содержание солдата в год полагается 600 рублей, а тратят на него всего 50. Кто же крадет остальные 550?" Видимо, повторяет что-то хорошо заученное, сам не давая себе отчета в том, что говорит, приняв на веру. Я не утерпел и вмешался. Спросил: знает ли он арифметику? -- Даже обиделся. -- Ну, так вот: мирный состав армии у нас больше миллиона, а значит, если на одно содержание солдата положено 600 рублей в год, то уж это составит 600 миллионов. А крепости? казармы? лошади? боевые припасы? Не меньше этого. Всего выйдет миллиарда полтора! Разве же столько расходует Военное министерство? Знаешь бюджет его? -- Унтер-офицер несколько смутился, поспешил кончить разговор и уйти, но не сдался. Я слышал, как, спускаясь по трапу к ожидавшей его группе товарищей, он громко ворчал: "Знаем мы эти цифры! ими как хочешь играть можно!.."