Расплата. Трилогия
Шрифт:
– - Каково же, по вашему мнению, должно быть credo военного человека? -- поставил однажды вопрос ребром некий ярый сторонник Учредительного Собрания.
– - Да! это было бы любопытно услышать! -- поддержал другой, не признававший ничего, кроме "самодержавия, православия и народности".
– - Мне кажется, что это credo блестяще формулировано более полутора веков тому назад одним не военным, но и не глупым человеком...
– - Кем это?
– - Остерманом. -- Помните, как его разбудили ночью и предложили роковой вопрос: "Какому императору вы служите?" -- а он с глубоким убеждением ответил: "Ныне благополучно царствующему".
С той поры в глазах представителей
– - И вы, забывая долг перед Родиной, готовы служить старому режиму? Защищать правительство, приведшее Россию к позору? -- восклицали одни.
– - Так, значит, если при возвращении в Петербург окажется, что там заседает Конвент, вы и Конвенту служить готовы? -- возмущались другие.
Старая, чисто русская повадка. Совсем как во времена раскола, когда никто и никому не задавал основного вопроса: "Веруешь ли в силу крестного знамения?" -- но предавали друг друга анафеме и даже на кострах жгли за то, "как" кто крестится -- двумя перстами или тремя...
Впрочем, все это было... временное, преходящее, -- угар новизны, от которого большинство скоро опамятовалось, и по возвращении в Россию былые революционеры оставили мечту об Учредительном Собрании, а ярые черносотенцы вполне примирились с наличием Государственной Думы. В иных случаях метаморфоза пошла даже так далеко (опять-таки свойство нашей натуры), что вчерашние красные превратились в охранителей, а бывшие абсолютисты мечтают о министерстве, ответственном перед Государственной Думой... И все -- служат...
Я счел себя вправе пропустить эти страницы, чтобы не ставить в несколько неловкое положение тех, чьи тогдашние мнения и отзывы были мною тогда же записаны.
Было нечто другое, несравненно более серьезное, тревожное и даже обидное, о чем умолчать не могу, но об этом речь впереди.
Глава IX
После ратификации мирного договора. -- Наши японофилы. -- Несостоявшийся обед. -- Генерал Данилов и члены его комиссии. -- Холода. -- Последний день в плену. -- Освобождение. -- Вновь открывшаяся рана на левой ноге
Пятого октября. -- Сегодня в газетах официально объявлено о состоявшейся ратификации мирного договора. Нам сообщено, что отныне караул при храме остается лишь для охраны "бывших" военнопленных от возможных покушений со стороны невежественных масс, недовольных условиями мира, что мы совершенно свободны, но в случае какой-нибудь дальней поездки (за город) просят предупреждать, чтобы администрация, ответственная за нашу безопасность, могла принять необходимые меры. Наш (японский) поручик явился ко мне с ликующим видом и вручил кусочек картона (вроде визитной карточки большого формата), на котором было по японски написано, что такому-то (мое имя и звание) предоставляется посещать все места, какие ему заблагорассудится; дальше следовали -- подпись и печать. Словом -- нечто вроде удостоверения личности. Поблагодарил и в тот же день хотел воспользоваться своим правом, но тотчас убедился, что высшее начальство (намеренно или ненамеренно -- не знаю) в чем-то недораспорядилось. Оказалось, что карточку, с таким торжеством поднесенную мне поручиком, нужно при уходе предъявлять жандармскому унтер-офицеру и ему же сообщать, в котором часу вы вернетесь. Если час этот был после захода солнца, то следовало получить разрешение, якобы от начальника гарнизона, на деле же, конечно, не от него, а по передоверию
Разумеется, от предположенной прогулки я отказался, вызвал поручика и возвратил ему карточку, пояснив, что по нашим обычаям штаб-офицеру непристойно испрашивать у нижнего чина разрешения возвратиться в желаемый срок с риском получить отказ в зависимости от его усмотрения. Подобные случаи действительно имели место в тот же день: "Вы почему хотите вернуться в 10 часов?" -- спрашивает жандарм. "Собираюсь пообедать в отеле, сыграть на бильярде..." -- отвечает необидчивый россиянин. "Успеете и до 9 часов! Я так и запишу!"
"6 октября. -- Какими способами вытравлено из этих людей -- не скажу, чувство собственного достоинства, это слишком высоко, а просто -- самолюбие! Кажется, все забыли и готовы брататься с японцами... Гадость!.. В самом деле, возьмем живой, наглядный пример (это -- в объяснение "гадости"). Не говоря уже про первое время после франко-прусской войны, но даже теперь, 35 лет спустя, француз (особенно военный) только по нужде заглянет в Германию. Ему неловко. Он боится, что любой встречный может взглянуть на него и подумать: "Вот побежденный..." И как он может реагировать на это?.. А наши?.. Нет! видимо, я родился либо слишком рано, либо слишком поздно...
С милостивого соизволения японского жандарма наши бегают по городу и по возвращении домой с восторгом рассказывают, как мальчишки (такие бойкие) показывали им языки и кричали: "Сей-ио-дзин!" (западный человек), как в японском ресторане (конечно, за деньги) их принимали и учили есть палочками, как они (превозмогая отвращение) ели сырую рыбу, чтобы не шокировать сотрапезников, находивших её восхитительной... Они как будто забыли (а может быть, и никогда не сознавали?), что поражение -- это обида, которую можно смыть только победой! Забыли святую месть, которую должны были бы носить в сердце, в жажде которой надо воспитать грядущее поколение! Забыли позорный разгром Родины, а может быть... и ее -- Родину?.. -- Россия!.. -- неужели это слово утратило для них свой смысл?..
"С нами Бог!" Да вправе ли мы еще носить этот гордый девиз? Не скажет ли всякий европеец, увидев русского офицера, ласкающегося к японцу: "Бог с вами!"
Рухнула веками сложившаяся слава о непобедимости России... И как воскресить ее?.. Ведь катаклизм нужен! -- не война, а уничтожение царств и народов, -- чтобы восстановить утраченное обаяние!.."
"7 октября. -- Сегодня был Окамэ и в торжественной речи сообщил о ратификации мирного договора. Подозреваю, что хотя свои речи он читает по бумажке, но сочиняет их сам. На заказ было бы лучше.
Дождь как из ведра. Уже три дня, как наступил праздник "принесения в храм первых спелых колосьев", но рис стоит зеленый, о жатве и думать нечего. -- Все-таки утешение. (Не стыжусь злорадства.)"
"8 октября. -- Не могу оторваться от старой темы. Вчера Z ездил в Осака и вернулся ночью, не имея на то разрешения (уехал случайно, с компанией). Сегодня утром, когда над ним подтрунивали, пугая возмездием, очень храбрился, говорил, что мир заключен, что он свободный человек и в случае чего сумеет постоять за себя, а в одиннадцать часов утра, узнав, что, несмотря на дружбу с жандармами, его позднее возвращение занесено в книгу, прямо... пресмыкался перед японским поручиком! Гулял с ним под ручку, звал куда-то обедать... Тот поначалу ломался, но потом дал себя уговорить и обещал не доносить".