Расплата. Трилогия
Шрифт:
Не могу не помянуть добрым словом нашего судового священника. Он так хорошо, так задушевно, совсем не мрачно, а тепло и умиленно совершал службу, словно не похороны, не смерть -- а радость воскресения... с такой верой, с такой любовью, склонившись над бортом и давая последнее благословение, произносил "Приими, Господи, раба Твоего, во брани убиенного..."
Не знаю, положены ли такие слова по чину погребения, но они были так к месту...
Я внимательно наблюдал за командой, стараясь подметить её настроение, так как (откровенно признаюсь) побаивался, не произведет ли церемония угнетающего впечатления. "Они" не любят похорон в море. Сколько раз за время долгих
Многие были растроганы, но не расстроены, не угнетены... Конечно, немалую роль тут играла привычка, приобретенная в Порт-Артуре, но все же, я думаю, главная заслуга была нашего иеромонаха.
Пользуясь штилем и полным отсутствием каких-либо подозрительных дымков по горизонту, остановили машины и послали опытных водолазов обследовать нашу пробоину, в смутной надежде -- не удастся ли заделать ее снаружи, так как подкрепление изнутри, по-видимому, было недостаточным. По выяснении истинных размеров повреждения эту надежду пришлось оставить. Оказалось, что не только нельзя прикрыть пробоину деревянным, обшитым подушками, щитом, притянутым к борту болтами на задрайках (для этого она была слишком велика), но даже и пластыря подвести невозможно, так как пробоина задней своей частью приходилась над кронштейном правого гребного винта. На ходу, лопни какой-нибудь конец (веревка), удерживающий пластырь на месте, сдвинься он хоть немного (а за это никогда нельзя поручиться), -- и наши винты были бы запутаны...
"Грозовой" вернулся около 1 часу дня. Сообщил, что "Новик" в бою не поврежден, идет к Кьяо-Чау пополнить запасы угля и затем -- во Владивосток, кругом Японии.
К сожалению, непосредственных сношений с "Новиком" мы не имели. Может быть, командиры столковались бы.
"Наш" не одобрил.
– - Я бы с его скоростью пробовал проскочить Корейским проливом. "Там" -- наверно накроют...(Это предсказание, к сожалению, оправдалось.)1 -- ворчал он.
"Грозовому" было приказано идти к "Новику" и поступить в его распоряжение.
"Диана" пошла на юг.
Известие о решении, принятом "Новиком", меня взволновало. Рассудок говорил одно, а сердце -- другое. Я не мог не признавать всей очевидной справедливости доводов, высказанных командиром; я понимал также, что нельзя сравнивать подбитую "Диану", с ее 17 узлами, и "Новик", совершенно исправный, по скорости не имевший себе равного в японском флоте... И все-таки глубоко, на дне души, шевелилась досадная, дразнящая мысль -- "он пойдет, а мы не пойдем..."
Видимо, этот разлад переживал не я один... Около 3 ч. дня, когда, усталый и чем-то недовольный, я сидел в кают-компании, машинально прихлебывая из стакана горячий, но совершенно безвкусный чай (секрет изготовления этого напитка принадлежит вестовым), ко мне подсел первый лейтенант и заговорил на тему, которая самого меня так глубоко затрагивала...
Вы сами -- скажите прямо, по-товарищески, -- что вы думаете?.. Прекращение паров в 14 котлах -- в этом вся суть... Еще не поздно приступить к выполнению нашего первоначального плана... Если рискнуть?.. Скажите по правде!..
Вы знаете, какой я враг этого нашего лозунга "беречь и не рисковать"... Будь, что будет -- я бы рискнул!..
Ну вот! ну вот! -- весь просиял мой собеседник...
Командир решил иначе. Что же мы с вами можем сделать?., двое...
Нет, нет! И мы тоже! -- заговорили вдруг несколько человек, видимо, издали выжидавшие результата переговоров
Я оглянулся и подсчитал. Пять человек (я -- шестой). Ровно половина кают-компании... Не говоря ни слова, взял фуражку и пошел к командиру уже не в качестве старшего офицера, а в качестве уполномоченного.
Начал с разговора "по душе". "Новик" -- пошел; "Диана" -- не пошла. Вопрос самолюбия, доброго имени крейсера. Конечно -- риск. Даже -- отчаянный риск. Но если удастся?.. Когда еще разберут: как и почему? а в первый момент скажут: "Удрали"... Обидно... Лучше -- пусть раскатают...
Командир, досадливо подергивая плечами и пощипывая бородку, отвечал тоже в тоне дружественной беседы. Повторил то, что уже было им сказано, указал на разницу в положении "Новика" и "Дианы" и так закончил:
– - Послушайте! Когда вчера вы мне советовали избрать путь прорыва именно через тучу миноносцев и при этом не светить и не стрелять даже в случае явной атаки, -- я согласился. Это было смело, почти дико, но целесообразно. Рискуя так, надеялись спасти крейсер... А теперь вы предлагаете явно губить крейсер без пользы для России, без надежды нанести вред неприятелю... Ведь починившись, сделавшись правоспособным кораблем, стоя в порту союзной державы, мы можем заказать себе угольщика (и не одного, а сколько пожелаем) на какие угодно рандеву... можем пойти во Владивосток -- это мое намерение -- или, если прикажут из Петербурга, заняться самостоятельными крейсерскими операциями... И что ж? -- отмахнуться от всех этих предположений? вести крейсер под расстрел? -- Ради чего? ради личного расчета? из боязни "что скажут"?.. Нет и нет! Я принял мое решение, и оно -- неизменно.
Странное дело. По существу я не мог возразить ему ни одного слова, но чем больше он говорил, тем упрямее твердил я: "А все-таки "он" пошел... Почему не рискнуть... Все-таки есть шанс..." -- Наконец я выдвинул свою "тяжелую артиллерию":
Я высказываю вам не свое, единоличное, мнение, а решение большинства офицеров, которые...
Я не созывал военного совета и не поручал вам собирать голоса. Мои приказания должны быть в точности исполняемы. Надеюсь?.. -- резко прервал меня командир и, круто повернувшись, ушел в рубку...
Наш поход в Сайгон в военном отношении не представляет интереса, а потому не буду говорить о нем подробно.
К вечеру того же дня (29 июля) похоронили еще одного скончавшегося от ран. Среди прочих раненых (всего 19) только один возбуждал опасения доктора. Остальные, как выражаются официальным языком, были "к выздоровлению надежны". За полным разрушением лазарета, все, более серьезные, помещались в офицерских каютах.
Миновав параллель Шанхая, прекратили пары в 16 котлах и начали экономить на угле. Погода благоприятствовала. Только в Формозском проливе прихватило свежим ветром, да и то счастливо -- попутняк. Волна приходилась с кормы и слева. Пришлось поработать, но теперь времени было довольно, не наспех. В угрожаемых помещениях поставили целый лес подпор и раскосин.
Настоящий Акрополь! -- говорили местные остряки.
Только уже в периоде разрушения -- все вкривь и вкось, -- дополняли другие.
Совсем не Акрополь, а "Последний день Помпеи", картина Брюллова...
Что бы ни было, но сооружение выдержало свежую погоду.
Опасность надвигалась с другой стороны, и при том опасность, ничем не отвратимая, кроме счастья, кроме удачи, -- а этим мы не могли похвастать, -- уголь был на исходе...
Надежда на встречу с коммерческими пароходами не оправдывалась. До сих пор мы не встретили ни одного.