Расплата
Шрифт:
– Хорошо, к отцу еще вернемся. Давайте поговорим вообще о крестьянах. Вот вы, Ревякин, верите, что за бандитов стоят крестьяне? Основная, средняя масса?
– Да что вы, Владимир Александрович!
– воскликнул Василий, почувствовав себя легче оттого, что снял с души груз.
– От темноты от своей мужик страдает. Вот я, примерно, знаю, что надо пережить тяжелое время. Знаю, что скоро будет легче... А мужики этого не знают и не верят этому. Отвыкли верить. А им шептуны всякое нашептывают про коммуну, грозят. Да еще наши дураки... некоторые, - поправился Василий, -
– Очень хорошо сказал!
– воскликнул Антонов-Овсеенко.
– Именно: балуются властью! Врагам, эсерам пищу дают для пропаганды! Кстати, повернулся он к Лаврову, - из Москвы скоро прибудет к нам сто человек лучших рабочих-пропагандистов. Разошлем по уездам. Так тогда в чем же дело, дорогой Ревякин? Почему крестьяне молчат? Почему без сопротивления отдают Антонову овес, хлеб, лошадей? А от наших продорганов прятали хлеб в землю?
– А это, Владимир Александрович, в селах такой неписаный закон: круговая порука. Вот мне в прошлом году старик один так сказал: вы, говорит, приедете на денек, да и уедете, а нам тут с потьмой да с тоской оставаться наедине. Выдай я вам кого - мне красного петуха под крышу подпустят. Куда я ночью с семьей денусь? А то и совсем убьют. У нас, говорит, как в стаде: одна круженая овца может всех замучить... И я тогда, Владимир Александрович, еще подумал: вот бы в каждом селе иметь свою круговую поруку!
– Примерно то же самое говорил я вам вчера, - обрадованно воскликнул Борис Васильев, сидевший до сих пор в стороне.
– Именно круговая порука использовалась земствами, именно ею воспользовались и эсеры! Стоит дать крестьянам почувствовать, что в селе прочно обосновалась красная воинская часть, они выдадут всех своих обидчиков, всех бандитов! А мы устраиваем погони, топчем поля вслед за антоновцами.
– Уже и сейчас много случаев, - подтвердил Василий, - когда мужики приводят бандитов. И бандиты сами стали приходить. Я сегодня в Губчека с тестем встретился. Мы считали его погибшим, он разведчиком был заслан под Каменку. Там попал в руки вохровцев... Но его спас Митрофан Ловцов, бывший дезертир, мой односельчанин из сектантской семьи. Теперь к нам перешел. А помогал им ямщик Елагин, мужик крепкий, умный...
Хотел Василий сказать и про Соню, да застряло слово в горле.
– Ну вот, видите, - радостно поднялся с кресла Антонов-Овсеенко.
– А вы своего отца уже в предатели записали! Вы виделись с ним? Говорили?
– Нет... не говорил. Мимо ездил, а не лежала душа встречаться.
– Он еще к тебе в коммуну вернется, - с улыбкой сказал Лавров, подойдя к Василию.
– В тебе, Ревякин, мы не сомневались.
– Антонов-Овсеенко подал ему листок бумаги, на котором было написано: "в 4 часа 30 минут".
– Это время, на которое надо прислать ко мне вашего тестя, вернувшегося из плена, и этого... Как его? Да, да, Митрофана Ловцова.
– Есть пригласить Олесина и Ловцова, - отчеканил Василий, вставая.
– Не удивляйтесь, Ревякин, когда вернетесь в Губчека: пока вы сидели в приемной, у вас там арестован Смородинцев. Он был связан с агентурой эсеров. Он даже на
– Антонов-Овсеенко изучающе посмотрел на Василия.
– Я подозревал, что кто-то меня оговорил перед начальником, но на Смородинцева не грешил. Он всегда был со мной приветливый.
Антонов-Овсеенко многозначительно переглянулся с Лавровым и Васильевым.
– Подальше от такого привета, Ревякин!
– по-отцовски строго посоветовал он Василию.
– Желаем тебе, Ревякин, победы. Когда думаешь вернуться в отряд? поинтересовался Лавров.
– Как прикажут. Хоть сейчас.
– Сегодня тебя не отпустят. Обстановка изменилась. В ваш край двинулись крупные силы Антонова. Не забудь о листовках. Захвати их с собой побольше!
– Есть захватить побольше!
Выйдя из кабинета, Василий быстро зашагал по коридору и чуть не столкнулся на повороте с Пановым.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
Едва различимый запах молодой травки уже тянулся с лугов. Наголодавшаяся корова металась в хлеву, припадая губами к светлой дверной щели, откуда доносился этот призывный запах жизни, и жалобно мычала просилась на волю.
Но никто еще в селе не выгонял скотину на выпас: боялись внезапного возвращения зеленых. Стрельба все еще слышна была где-то в северной стороне. Бабы молили бога, чтобы подальше ушли зеленые в чьи-нибудь края, дали бы отдохнуть от бессонных ночей, от страха и беззакония...
К Серафиме, жене Макара, часто приходила соседка. Она сокрушенно качала головой и задавала всегда один и тот же вопрос:
– Серафимушка, переживем ай нет?
И сама отвечала:
– Только не думается. Страсти кругом и голодище...
Серафима, строгая и неразговорчивая, кивала головой, а сама все пряла и пряла пряжу, словно у нее была такая семья, что хоть ночей не спи, а пряди. Макару нравилось трудолюбие Серафимы, но он-то знал: это она прядет тоску по детям, которых у нее не было и не будет. Ждала внучат от Сонюшки, а она вон какую штуку выкинула.
Воспоминание о Соне больно отдалось в сердце Макара. Что-то тревожило Макара в поведении Сони, а что - он не знал. К какому берегу она хочет причалить? Бог весть! Но неспроста так неожиданно налетел на Светлое Озеро отряд Василия Ревякина и чуть не захватил штаб Токмакова, который стоял тогда в его доме. Макар сам видел, как Ревякин погнался за Токмаковым, выскочившим в одних штанах. И убил его где-то за селом, у омета соломы.
"Ох, пропадет, пропадет Сонюшка! Горе, горе стоит за ее спиной".
Весь день Макар возился во дворе. Приготовил соху, проверил в тайнике семенное зерно, но душа была неспокойна. Необъяснимая тревога точила и точила с самого утра.
Съев несколько запеченных на сковороде круглых картошин с крупинками соли на румяных боках, Макар собрался было пойти помочь больной куме управиться со скотиной, как вдруг за окном показались всадники. Вот они уже у крыльца...
Он еще не разобрал, кто это - красные или зеленые, но сердце его словно оборвалось. Ни от красных, ни от зеленых он уже не ждал ничего доброго.