Расплата
Шрифт:
– Да неужли десятку спалил?
– в ужасе спросил мужик, ближе придвигаясь к Ефиму.
– Я там не был. Слухом пользуюсь. Врать не люблю, а где совру людям потеха!
– И улыбнулся.
– Сейчас у самого был, - важно сказал Ефим после паузы.
– Мудрец ты, говорит, старик, нравишься мне. Ходи и потешай моих людей, дух подымай.
– У Антонова был?
– удивленно уставился на Ефима старший бандит.
– А зачем ходил?
– А ходил, милай, не по своей воле. Я человек в этом селе новый, вот и задержали, чтобы узнать, кто я.
–
– допытывался бандит.
– Чечкин-изподпечкин, бывший моршанский пономарь, - шутливой скороговоркой отговорился Ефим.
– А очки черные зачем носишь?
– Белизны много стало зимой. Глаза слезятся, на свет бы не глядели!
– А ты, старик, знаешь, из каких частей винтовка состоит?
– с напускной грозностью спросил молодой заплетающимся языком.
– Она, грешная, как я слыхал, из трех частёв состоит: железяка, деревяка и ременяка.
Бандиты и мужики дружно захохотали.
Шедшие мимо антоновцы заинтересовались веселой компанией - подошли, окружили Ефима.
– Ну, а как понравился тебе наш главный?
– продолжал допрашивать старший.
– Да как тебе сказать...
– замялся Ефим.
– Ты по пословице: хлеб с солью ешь, а правду режь, - подзадорил мужик.
– Э-э, милай, с правдой осторожно надоть... Я это еще в ребятенках на своей шкуре испытал. Правду-то не всякую и не всегда молвить можно... Помню, с сестрой Дашкой на печке сижу, а мухота - страшная. И в нос, и в рот лезут, проклятые, ничего не понимают. У Дашки по самым лодыжкам мухи ползают... Она подкараулит штуки три, да как щелкнет, а я со смеху покатываюсь... Мать к задороге: ты чего гогочешь, как гусь возле гусыни? Я уперся: не скажу да не скажу... Слазь, говорит, суда. Мать за скалку: говори, об чем гоготал? Убью! На ляжки, говорю, Дашкины глядел, как она мух ими щелкает. Тут она и давай меня обхаживать! Вот и сказал правду!
Ефимовы слушатели покатывались со смеху, подмигивали друг другу, повторяли, смакуя, его словечки.
– Одним словом, милай, допрежь чем бухать в колокол - посмотреть надобно в святцы. У нас в селе однова такая была оказия, что от смеху может пузо лопнуть, особливо кто пузатый.
– Давай рассказывай!
– неслись со всех сторон подбадривающие крики, и Ефим уже вошел в роль, почувствовав себя в центре внимания.
А толпа все росла, над нею в морозном воздухе медленно плыли дымки от цигарок.
– Был у нас в селе Гурей... Приглядел сыну невесту - и собой сдобную, и приданым не последнюю. А сын-то - показывать стыдно. Вот и решил Гурей вместе со сватами послать своего брата, чтобы тот поддакивал, где нужно... Ну и пошли. Слово за слово, сваты расхваливают хозяйство Гурея. Две лошади, говорят, есть. А брат Гурея добавляет: "А вы жеребчика еще забыли..." Две коровы, говорят. "Да что там - две коровы, у него целое стадо во дворе!" - прибавляет брат. А невестин отец, не будь дурен, и спроси: "А как сын-то? Глуповат, говорят". Братец-то не подумал и бухнул: "Да что там глуповат! Совсем дурак!"
Толпа грохнула, а Ефим только хитрой улыбочкой
– После того стало в селе два Гурея - один одного дурее. И мне мой отец после того завсегда внушал: "Бойся, сынок, корову спереди, коня сзади, а дурака со всех сторон..."
Толпа устала от хохота. Ефим понял, что пора намекнуть мужику, купившему бревна, насчет обеда.
– Эх, мать твою бог любил, - вдруг крикнул он шутливо, обращаясь к мужику.
– Я ведь и забыл совсем сказать тебе... Заговорился, шут гороховый! Голодный ведь я с утра! Давай лапшу варить: моя вода и скала, а твоя мука и сало. Покорми, братец, а то от голоду у меня голова лысеет! И так осталось кудрей на одну ругань с бабой.
– И он поднял шапку, показывая свой жиденький чуб.
Бандиты вновь зареготали. Мужик помахал головой в знак согласия.
– А ну-ка дайте мне посмотреть, - вдруг раздался из толпы зычный голос.
– Что тут за шут гороховый?
Ефим обмер. Этот голос он мог бы отличить из тысячи. Это был голос Сидора. Как он сюда попал? Ведь с Карасем был в Воронцовском лесу...
Сидор растолкал толпившихся вокруг Ефима антоновцев и резким, быстрым взмахом руки сорвал с него очки.
– Вот ты где мне попался, иуда!
– И Сидор изо всех сил ударил Ефима в лицо.
Антоновцы схватили Сидора за руки.
– А ты кто такой? Мы тебя тоже не знаем!
– грозно сказал старший бандит.
– Я помощник командира полка!
– зарычал Сидор.
– А это мой батрак, иуда! Сына убил!
– Был батрак, а теперь нет батраков!
– крикнул кто-то из толпы. Разобраться надо!
– Старик у самого Антонова был!
– Хороший старик! Чего он!
– Батрака ему нужно!
– Подумаешь, генерал!
– Разобраться надо!
Под хор этих сочувственных голосов Ефим встал с земли, стирая кровь с губы.
Сидор рвался к нему, хватаясь за кобуру, но антоновцы оттерли Сидора, успокоив тем, что старика отведут на проверку.
Сидор побежал в штаб, чтобы у самого Антонова взять разрешение на расправу с Юшкой.
Двое дюжих антоновцев взяли Ефима под руки и повели к штабу.
– Ты его прости, старик, погорячился он. Может быть, он спутал тебя с кем, - сказал один из конвойных.
Ефим долго молчал, шевеля сине-красной губой, потом тихо, словно для себя, ответил:
– Простить-то бывает легко, да забыть нельзя.
4
Соня пробралась к дому Насти задворками и нерешительно постучала в кухонное окно. Она была одета в старую шубейку и укутана шалью.
Настя выглянула в окно и, накинув полушубок, вышла на крыльцо.
– Сонюшка, господи, да ты ли это?
Они долго стояли, обнявшись и плача.
– Ушла от них?
– спросила, успокоившись, Настя.
– Да нет... от себя теперь не уйдешь. До дна испить горе придется. Об одном молю, чтобы сразу до смерти прикончили, - не мучиться самой и людей не мучить. С Митрошей Ловцовым связалась - с ним хоть душою отдыхаю.