Расплата
Шрифт:
Беседа с Шевелевой прояснила немногое. Моргун поселился в ее доме летом 1939 года — приехал вроде бы из Забайкалья. Работая часовщиком, всегда имел «лишние» деньги, регулярно платил за снимаемую у Шевелевой комнату. На фронт его не взяли. Он якобы сам говорил, что освобожден от службы в армии по чистою получил ранение в ногу еще в боях на Хасане. Иногда ходил в красноармейской форме. А с конца 1941 года носил нашивку о ранении. Летом 1944 года уехал на свою родину, на Алтай, адреса не оставил.
Однако вскоре по номеру паспорта мы установили, что его бланк был отправлен из Хабаровска в Бикинский райотдел МВД в 1938 году… И вот я снова в Бикине. Снова встреча с коллегой — старшим лейтенантом Сидориным.
Мы с Сидориным выяснили, что паспорт был выдан 17 июня 1939 года Моргуну Егору Фроловичу, уроженцу города Барнаула, на основании справки исправительно-трудового лагеря. Она удостоверяла, что Моргун 25 апреля 19°9 года был освобожден из этого лагеря после отбывания уголовного наказания.
С этой справкой, к которой была приклеена и фотокарточка ее владельца, я и выехал в Хабаровск. Здесь, в нашем управлении, фотокарточку увеличили, затем ее выслали в Ворошилов-Уссурийский для предъявления Кузьмичу и Шевелевой. Одновременно проверяли сведения о прошлом Моргуна и выясняли, где он сейчас находится. И вот получено первое сообщение: Кузьмич и Шевелева на фотокарточке опознали Моргуна. Но поступивший на запрос ответ из Барнаула вызвал у нас недоумение: «Проверяемый Вами Моргун Егор Фролович, 1916 года рождения, действительно родился в Барнауле. В 1936 году судим за злостное хулиганство на 3 года. По отбывании наказания 25 апреля 1939 года освобожден из исправительно-трудового лагеря. В мае того же года вернулся домой, где проживал вместе с матерью и сестрой. 18 мая 1942 года Моргун умер от сердечной недостаточности».
Что же получается? Вроде бы один и тот же человек, отбыв наказание, в 1942 году умер в Барнауле, и в то же время он получил в 1939 году паспорт в Бикине и до 1944 года работал часовым мастером в Ворошилове-Уссурийском. Но так, разумеется, не могло быть. На самом деле существовало два лица, одно — настоящее, а второе — мнимое, присвоившее имя первого. Назвав умершего Моргуна «барнаульцем», а «живого» — «часовщиком», мы продолжали розыск.
Меня послали опять в спешную командировку — теперь в Барнаул.
Летел самолетом, чтоб сэкономить время. Но мокро-снежный февраль так запеленал всю сибирскую воздушную трассу непроглядными туманами, что к месту назначения я прибыл лишь на третьи сутки. Битую неделю рылся в архивах, беседовал со многими свидетелями. Наконец было установлено, что «барнаулец» есть истинный Моргун, умер он ненасильственной смертью. Но, прибыв в 1939 году домой, он почему-то не сдал в милицию справку об освобождении из лагеря и получил паспорт лишь на основании свидетельства о рождении и характеристики с места работы. Принадлежащая «барнаульцу» справка исправительно-трудового лагеря каким-то образом оказалась у «часовщика», получившего по ней паспорт в Бикине. Разобраться с этой неясностью можно было лишь в том случае, если найдем «часовщика». С тем я и вернулся в Хабаровск, привезя с собой необходимые выписки из документов, фотокарточки, показания свидетелей…
Замечу попутно: в мое отсутствие следователь подполковник Мазалович показывал для опознания «часовщика» Дрозду Назару фото — тот заявил, что не знает этого человека.
Мы вроде бы зашли в тупик. Преступник, видимо, сумел глубоко замаскироваться, не так-то просто его найти, не имея никаких надежных зацепок. Очевидно, следствие по делу Дрозда Назара пора кончать, а на «часовщика» объявить розыск через органы МГБ-МВД по Дальнему Востоку и Сибири. Такое решение нам казалось логичным. Ведь «часовщик» скрывался около десяти лет после получения в Бикине одногодичного паспорта и пять лет со времени
Меня и следователя Мазаловича вызвал генерал Шишлин.
«Что же получается?! — сказал он. — Выходит, что свои недоделки мы будем перекладывать на плечи других товарищей? Так поступать не годится… — Он пристально посмотрел на меня: — Считаете ли вы, майор Батищев, что в Ворошилове-Уссурийском, где «часовщик» прожил пять лет, достаточно глубоко изучили его образ жизни и связи?»
Я ответил, что не смогу сделать такого вывода.
«Тогда надо продолжить розыск…»
Опять Ворошилов-Уссурийский. С местными чекистами заново проверяю связи разыскиваемого, шаг за шагом изучаю его поведение. И след «часовщика» наконец отыскался.
Ниточка поиска дотянулась от буфетчицы Шевелевой, у которой когда-то квартировал «часовщик». На наши вопросы она отвечала явно неохотно. Ничего подозрительного вроде бы за ним не замечала: постоялец был тихим, никуда не выезжал, знакомых не имел. Бывал только на работе — в промкомбинате, в магазинах да на рынке.
Но вот я и сотрудник особого отдела капитан Долотов, выйдя однажды из дома Шевелевой, повстречали у калитки почтальона — молодую разговорчивую женщину. Познакомились — она назвала себя Катей. Капитан Долотов пошутил, показывая глазами на ее почтовую сумку: «Вот и мы писем дождались». — «Писем нет, только газеты», — бойко ответила Катя. «Вы давно здесь работаете почтальоном?» — полюбопытствовал я. «Давненько. Лет десять. А что такое?» — «Квартиранта Шевелевой не знали?» — «Егора-то? Знала». — «Он получал газеты, письма?» — «Газеты получал, а вот письма… Не помню. Но если вас что-то интересует о постояльце, — улыбнулась она, словно извиняясь за свою память и лукаво поглядывая на окна дома Шевелевой, — то от хозяйки немного узнаете». — «Почему?» — «Да потому… Для Егора она была не только квартиросдатчики!» — Катя натянуто рассмеялась. «Простите, уж не вашей ли соперницей она была?» — подмигнул ей капитан Долотов. «Соперницей была, но не моей». — «А чьей же?» — «Егор больше знался с Иркой Супрун. — Катя вдруг покраснела: — Ну и бог с ними… Разболталась я с вами. Прощевайте…»
И часа не прошло — нам сообщили, что Ирина Владимировна Супрун, тридцати трех лет отроду, работает дежурной в городской гостинице, где характеризуется не лучшим образом.
Мы беседовали с Ириной в милиции на другой день после ее дежурства, часов в одиннадцать утра.
В кабинет вошла невысокая, начавшая, видно, недавно полнеть, настороженная, но с насмешливым взглядом, смазливая на вид женщина с накрашенными губами.
Разговор с ней сложился напряженный.
«Ирина Владимировна, садитесь, пожалуйста, мы хотим побеседовать с вами», — сказал я. «Что вам надо от меня? — Голос у нее оказался неожиданно грубым, словно прокуренным. — Опять нотацию будете читать?» — «Не понимаю, о чем вы говорите?» — «Чего уж там непонятно! Опять будете учить, кого и где мне любить, а кого стороной обходить. Это мое личное дело…»
Позже мы узнали, что администрация гостиницы в кто-то из сотрудников милиции не раз делали внушение легкомысленной Ирине, чтоб на работе с мужчинами — постояльцами гостиницы — была посдержаннее и поскромнее.
«Ирина Владимировна, — сказал я построже, — мы сотрудники госбезопасности, и нас интересует другое». — «Ишь, моей персоной уже и вы заинтересовались». — «Не столько вашей, сколько вашего знакомого». — «Ну коль так, тогда я пошла. — Она приподнялась со стула: — О других мне ничего не известно». — Она направилась к двери. «Постойте, Ирина Владимировна, взгляните на эти фотокарточки!» — Я положил на стол пять снимков одинакового размера, среди которых были «часовщик» и «барнаулец».