Распутин. Жизнь. Смерть. Тайна

Коцюбинский Даниил Александрович

Да и расчет Юсупова «слегка подлечиться» у человека, которого он собирался как можно скорее убить, выглядит – и логически, и психологически – довольно странным. Тем более что – если верить самому князю – он изначально относился к медицинским способностям Распутина в высшей степени скептически, полагая его зловредным шарлатаном, использующим свои знахарские методы воздействия на организм во вред пациентам, в частности царю: «Великий князь (Дмитрий Павлович. – А. К., Д. К.) сообщил мне свои наблюдения над происходящим в Ставке. Он заметил, что с государем творится что-то неладное. С каждым днем он становится все более безразличным ко всему окружающему, ко всем происходящим событиям.

По его мнению, все это – следствие злого умысла, что государя спаивают каким-нибудь снадобьем, которое притупляюще действует на его умственные и волевые способности»²⁵⁰; «Лечение Распутиным государя и наследника различными травами, конечно, производилось при помощи Бадмаева… Сообщество этих двух людей – темного тибетца и еще более темного „старца“ – невольно внушало ужас».

И вот, несмотря на декларируемый «ужас» перед распутинской витологией и фитотерапией, Феликс соглашается пройти полноценный курс лечения у «старца»…

Переписывая свои воспоминания в 1950-е годы, Юсупов отредактировал данный отрывок, постаравшись представить себя «мнимым больным»: «Распутин вечно похвалялся даром целителя, и решил я, что, дабы сблизиться с ним, попрошу лечить меня. Объявил ему, что болен. Сказал, что испытываю сильную усталость, а доктора ничего не могут сделать»²⁵¹. Эта позднейшая редактура, однако, не отменяет странности того факта, что Юсупов согласился доверить свое здоровье человеку, которого, согласно собственному признанию, ненавидел и которого считал не врачом, а всего лишь сообщником «ловкого знахаря» Бадмаева.

Еще более странным выглядит дальнейшее.

Распутин клюет: «Вылечу тебя… Что доктора? Ничего не смыслят… Так себе, только разные лекарства прописывают, а толку нет… Еще хуже бывает от ихнего лечения. У меня, милый, не так, у меня все выздоравливают, потому что по-Божьему лечу, Божьими средствами, а не то что всякой дрянью…» В этот момент Григория неожиданно по телефону вызывают – как выясняется позднее, в Царское Село, – и он, молча попрощавшись, торопливо уезжает.

Казалось бы, «мнимый больной» у цели: ему остается лишь проявить настойчивость и как можно скорее заманить «мнимого лекаря» в смертельную ловушку. Однако князь неожиданно приходит к совершенно иному выводу: «Эта встреча со „старцем“ произвела на меня довольно неопределенное впечатление, и я решил пока не искать свидания с ним, но ждать, когда он сам захочет меня видеть».

В тот же вечер Юсупову приносят записку, в которой М. Г. от имени Распутина извиняется перед Феликсом за столь внезапный отъезд и приглашает прийти на следующий день в тот же час: «В этой же записке она по поручению „старца“ просила меня захватить с собой гитару, так как Распутин очень любил цыганское пение и, узнав, что я пою, выразил желание меня послушать. <…> Захватив с собой гитару, я в условленное время отправился в дом Г. …»

И опять – сплошные вопросы. Кто и когда успел сообщить Распутину о вокально-инструментальных талантах Феликса? И почему вдруг поводом для встречи оказалась не антиастеническая терапия, а нечто прямо противоположное – приятное и притом вполне активное совместное времяпрепровождение?

Но, допустим, Распутин, вопреки изначальным расчетам Юсупова, клюнул на него не как на возможного пациента, а как на веселого и симпатичного компаньона. Казалось бы, это заметно облегчает князю решение основной задачи, поскольку избавляет от необходимости симулировать лечение. Однако, пропев в тот вечер Григорию несколько грустных и веселых цыганских песен, Феликс неожиданно заявляет: «Вот вам нравится мое пение… а если бы вы знали, как у меня на душе тяжело. Энергии у меня много, желания работать тоже, а работать не могу – очень быстро утомляюсь и становлюсь больным…»

Распутин обещает «мигом» выправить Юсупова: «Вот поедешь со мной

к цыганам – всю болезнь как рукой снимет». Но князь не хочет к цыганам и уклоняется от прямого ответа на приглашение. На какой-то момент создается впечатление, что все разговоры о лечении – своеобразный предлог для организации иных – вполне развлекательных – форм общения, причем это понимают оба: и «старец», и князь…

«Распутин, видимо, почувствовал ко мне… симпатию; на прощание он мне сказал:

„Хочу тебя почаще видеть, почаще… Приходи ко мне чайку попить, только уведомь заранее“»²⁵².

Но если «лечебная тема» – всего лишь предлог, зачем Юсупов постоянно о ней вспоминает? Почему бы ему не двинуться более легким путем и не принять «музыкально-развлекательный» вариант, к которому явно тяготеет «старец», как основной?

Быть может, игра в доктора и пациента каким-то образом способна ускорить реализацию криминального замысла? Но если так, то чем тогда объяснить то, что Феликс в очередной раз берет тайм-аут?

В тот же вечер по телефону он сообщает Распутину о своем отказе ехать к цыганам, ссылаясь на необходимость усиленно готовиться к «репетициям» (экзаменам) в Пажеском корпусе. При этом, вместо того чтобы предложить какие-либо иные формы взаимного общения, князь фактически уклоняется от дальнейших встреч со «старцем»: «Подготовка к репетициям действительно занимала у меня много времени, благодаря чему мои свидания с Распутиным на время прекратились».

Если нежелание Феликса ехать вместе с Григорием на «Виллу Родэ» еще можно как-то объяснить соображениями конспирации, то его ремарка относительно невозможности активно готовить заговор, имеющий целью спасти империю от неминуемого краха, в связи с большой загруженностью по учебе выглядит откровенной нелепицей.

Из дальнейшего, однако, выясняется, что в действительности Феликс озабочен отнюдь не своими школярскими делами: просто он вынуждает Распутина помучиться ожиданием и, в свою очередь, ждет, когда тот не выдержит. Ждать приходится недолго.

«Однажды, возвращаясь из корпуса и проезжая мимо дома, где жила семья Г., я встретился с М. Г. Она меня остановила:

– Как же вам не стыдно? Григорий Ефимович столько времени вас ждет к себе, а вы его совсем забыли! Если вы к нему заедете, то он вас простит. Я завтра у него буду; хотите, поедем вместе?

Я согласился».

В ходе очередной встречи Феликс, если верить его рассказу, весь вечер зондирует «старца» на предмет его гипотетической шпионско-вредительской деятельности, задавая ему картонно-риторические вопросы и пытаясь по ходу дела «прямодушно» его увещевать: «Григорий Ефимович, неужели вы на самом деле можете Думу распустить, и каким образом?»; «Почему вы знаете, Григорий Ефимович, чего от вас самих разные люди добиваются и какие у них цели? Может быть, они вами пользуются для своих грязных расчетов?»; «Григорий Ефимович, ведь этого мало еще, что вас любят государь и императрица… ведь вы знаете, как о вас дурно говорят… И всем этим рассказам верят не только в России, но и за границей… Вот я и думаю, что если на самом деле вы любите государя и государыню, то вам следовало бы отстраниться от них и уехать подобру-поздорову к себе в Сибирь, а то, не ровен час, прихлопнуть вас могут…»

Независимо от того, до какой степени содержание беседы в изложении Юсупова соответствовало действительности, нельзя не обратить внимание на тот факт, что, судя по реакции самого Распутина, его воображение в тот момент занимал отнюдь не разговор на политическую тему:

«Эй, ты, – обратился он к М. Г., – пойди-ка в другую комнату, а мы тут с ним поболтаем…

Оставшись наедине со мной, Распутин пододвинулся и взял меня за руку.

„Ну что, милый, – ласковым голосом произнес он, – нравится тебе моя квартира? Хороша?.. Ну вот, теперь и приезжай почаще, хорошо тебе будет…“