Распутин. Жизнь. Смерть. Тайна
Шрифт:
«Однажды под вечер, после прогулки по набережной, отец рассказал мне, будто видел, как Нева стала красной от крови великих князей. Потом отвернулся и, пошатываясь, прошел в кабинет. Там он написал длинное письмо, запечатал и отдал мне.
– Не открывай, пока не умру»281.
Текст письма (в стилистической обработке Матрены), наряду с набором апокалиптических пророчеств, касающихся судьбы страны в целом, содержал предсказание собственной гибели: «Мой час скоро пробьет. Я не страшусь, но знаю, что расставание будет горьким…»
Арон Симанович приводит
Исходный пункт, от которого Распутин развивает свое пророчество, – предсказание собственной гибели:
«Я пишу и оставляю это письмо в Петербурге. Я предчувствую, что еще до первого января я уйду из жизни. Я хочу Русскому народу, Папе, Русской Маме, детям и Русской Земле наказать, что им предпринять. Если меня убьют нанятые убийцы, русские крестьяне, мои братья, то тебе, Русский царь, некого опасаться. Оставайся на твоем троне и царствуй. И ты, Русский царь, не беспокойся о своих детях. Они еще сотни лет будут править Россией. Если же меня убьют бояре и дворяне и они прольют мою кровь, то их руки останутся замаранными моей кровью, и двадцать пять лет они не смогут отмыть свои руки. Они оставят Россию. Братья восстанут против братьев и будут убивать друг друга, и в течение двадцати пяти лет не будет в стране дворянства.
Русской земли царь, когда ты услышишь звон колоколов, сообщающий тебе о смерти Григория, то знай: если убийство совершили твои родственники, то ни один из твоей семьи, то есть детей и родных, не проживет дольше двух лет. Их убьет русский народ. Я ухожу и чувствую в себе Божественное указание сказать Русскому царю, как он должен жить после моего исчезновения. Ты должен подумать, все учесть и осторожно действовать. Ты должен заботиться о твоем спасении и сказать твоим родным, что я им заплатил моей жизнью. Меня убьют. Я уже не в живых. Молись, молись. Будь сильным. Заботься о твоем избранном роде. Григорий»282.
«Отец знал, что смерть рядом.
Недаром же он за три дня до смерти попросил Симановича помочь ему советом в деле устройства им денежного вклада на имя мое и Варино.
О том, что отец понимал безысходность своего положения, говорит и то, что он решился сжечь все письма, записки и другие знаки внимания, полученные от Александры Федоровны, Николая и их детей, Анны Александровны…
Утром 16 декабря отец в неурочный день засобирался в баню. Но, против обыкновения, при этом был совсем невесел…
Отец стоял у раскрытого бюро. Я увидела пачку ассигнаций. „Это твое приданое – три тысячи рублей“, – сказал отец…»
«По прошествии времени, когда открывается непонятное и даже необъяснимое раньше, легко утверждать – и я знал, что будет непременно так. Но в отношении отца все и вправду сходилось. На его лице была печать смерти»283.
Стремясь отогнать прочь неотвязные мысли о неминуемой гибели,
«Помню, за полгода до своей смерти он приехал ко мне пьяный и, горько рыдая, рассказывал о том, что он целую ночь кутил у цыган и прокутил 2 тысячи, а в 6 часов ему нужно быть у царицы, – вспоминал близкий знакомый Распутина журналист Г. П. Сазонов. – Я увел его в комнату дочери, где Распутин… среди рыданий говорил: „Я дьявол… я – черт… я – грешный, а раньше был святым… я недостоин оставаться в этой чистой комнате…“ Я видел, что его горе неподдельно…»284
«Все вокруг было враждебным. Отец зачастил на „Виллу Родэ“. В ответ на наши увещевания он раздражался (что было совершенно для нас непривычно и так с ним, прежним, не вязалось) и буквально стонал в ответ:
– Скучно, затравили… Чую беду! Не могу запить того, что будет потом.
Как-то утром отец вернулся домой обессиленным и едва мог одолеть ступеньки. Упал на постель. Обхватил голову руками, давя пальцами на глаза. Было слышно едва различимое причитание:
– Только бы не видеть, только бы не видеть…»285
Чем более активно Григорий пытался утопить свои депрессивные переживания в стаканах с мадерой, чем сильнее кружилась его голова в пьяно-ресторанном вихре, тем менее острым и ясным становился его внутренний взор, тем проще становилось «взять его голыми руками».
Матрена Распутина придерживается даже той версии, что ее отец, несмотря на массу предостережений, чуть ли не сознательно предал себя вечером 16 декабря 1916 года в руки убийц: «Он шел на заклание».
Чисто теоретически такой вывод не кажется абсурдным: когда депрессия в своем развитии заходит достаточно далеко, она действительно может подтолкнуть человека к саморазрушающему поведению, вплоть до самоубийства. Тем не менее нет никаких свидетельств того, что Григорий Распутин даже в период наибольшего упадка духа прямо или косвенно стремился к тому, чтобы свести счеты с жизнью. Скорее, наоборот: его в наибольшей степени мучил именно страх неминуемой смерти, а отнюдь не отвращение к жизни как таковой.
Поэтому куда правильнее будет предположить, что в действительности Распутин отправился на роковую вечеринку к Феликсу не потому, что обреченно шел навстречу гибели, а напротив – потому, что считал общество молодого князя абсолютно безопасным. Сильнейшая душевная истощенность Распутина, его стремление забыться любой ценой, не отличая при этом желаемого и действительного, – все это, без сомнения, помогло Юсупову усыпить бдительность «старца» и завладеть его безграничным доверием.
Но даже в этом случае кажется совершенно фантастичным то, что Григорий Распутин проявил абсолютную беспечность в общении с малознакомым человеком столь скоро! А ведь уже 20 ноября (то есть спустя всего три дня после первого визита к М. Е. Головиной) Юсупов не только смог сообщить своей жене о том, что «старец» очень его полюбил и во всем с ним откровенен, но даже наметить точное время убийства – середину декабря.