Распятие невинных
Шрифт:
Шон не шевелился. Только поникшие от переживаний плечи слегка напряглись.
Не глядя на него, Андерсон попросил:
— Помоги мне с этим.
Наступила долгая тишина, и Шон наконец сказал:
— Вы знаете, что магии не существует? Что в момент, когда фокусник вам что-то показывает, он на самом деле отвлекает внимание? Я уверен, что, показывая одно, можно скрыть другое.
Андерсон нахмурился.
— Она хороший художник. И много зарабатывает. Мы можем продавать ее картины туристам со всего мира. Картина обходится им только в стоимость полотна и красок, но иногда ее ценность
Андерсон начинал понимать.
— Источник средств.
— Художник работает на себя, платит налоги с полученных доходов. Все законно, если у кого возникнут вопросы.
— Понимаю. — Андерсон прислонился к окну. Они не смотрели друг на друга. — Но как тебе удалось? Где ты нашел покупателей? Каким образом? Я имею в виду, не афишируя это?
Шон закусил губу, чтобы сдержать улыбку.
— В тюрьме можно обзавестись полезными связями. Как ни странно, алмазы вызывают уважение. Благородное преступление.
— Пока не появился Молки Стил.
— Да, — ответил Шон почти шепотом.
— И ты решился пойти на срок, только бы убрать его.
— Да. Я всю свою жизнь провел в казенных домах.
— И тебе было необходимо обезопасить Труду. Значит, Труда и няня.
— Так вот как на нас вышла эта женщина! Костелло! Верно? — Шон улыбнулся и опять закусил губу.
— Шон, а как вообще алмазы попали к вам в руки? Всей мощи Интерпола хватило только на то, чтобы выяснить, что ее мать приехала сюда из Амстердама. С ее смертью след оборвался. Как алмазы оказались у Труды?
Шон вздохнул:
— Два года мы чудесно жили в Эре, только мы вдвоем. Затем, через несколько дней после ее восемнадцатилетия, пришло письмо. Несколько строчек на белой бумаге от адвоката. Этот адвокат направил нас к другому — в Эдинбурге. У него была фотография, и одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться, что Труда — та, за кого себя выдает. Они с матерью были похожи как две капли воды. После этого он просто вручил конверт. Труда открыла его и заплакала. — Шон улыбнулся, смахивая слезу. — Труда порвала его на мелкие кусочки. Потом нас направили в банк, где с нами обращались как с членами королевской семьи, привели в маленькую комнату и вышли, оставив одних с маленьким металлическим ящиком на столе и ключом. Они не велели открывать, пока не выйдут. Там были алмазы, целая горсть маленьких камней. И Труда рассказала мне, что было в письме.
— Я услышал достаточно, — сказал Андерсон. — Мне больше знать ничего не нужно.
— Нет, я хочу, чтобы вы поняли. Она их не трогала. Никогда.
— Если я правильно понимаю, она не хотела жить на неправедные доходы.
— Она много потеряла, разве не так? Вы бы видели, как она держала эту фотографию — будто самое дорогое сокровище своей жизни. Она знала, что для нее было важно. Я думаю, она считала, она была уверена, что эти алмазы прокляты. Что и подтвердилось в библиотеке «Митчелл», где нам дали все эти газеты на пленке.
— Микрофиши?
Шон кивнул.
— Там было всё, все подробности похищения. Только похищения, ничего об убийствах, которые потом последовали. Только тогда я понял, что оказалось у нас в руках. И что Труда
— Молки Стил? — подсказал Андерсон.
Шон опять кивнул.
— Он был тем, кто явился за ними. Я думал, что он будет первым из многих и что если бы нам удалось просто уехать, поселиться где-нибудь в уединенном месте, просто исчезнуть, то мы окажемся в безопасности. Но Молки был единственным, кто за ними явился. А реальная угроза — вот эта! — пришла совсем с другой стороны.
— А откуда Молки знал? Ведь прошло столько лет.
— Я могу только предполагать, что он участвовал… в том, давнем нападении. Ему надо было только дождаться, когда Труде исполнится восемнадцать лет. Или двадцать один год. — Он повернулся к Андерсону. В мерцающем полуночном свете он выглядел совершенно разбитым. — Но когда никто больше так и не появился, я подумал, что он никому ничего не сказал, и решил все оставить себе. Но точно я не знаю.
— И когда ты решил разобраться с Молки Стилом, она исчезла — ты хорошо постарался, тебе удалось ее спрятать.
— Это был самый тяжелый день в моей жизни. Расстаться с квартирой в Эре. Она ушла, переодевшись в мальчика. Я не думал, что когда-нибудь увижу ее снова. — Шон закрыл лицо руками. Андерсону показалось, что он вот-вот заплачет.
— И она отправилась в коттедж на берегу, ожидая, пока ты вернешься.
Шон кивнул.
— Няня заплатила аванс, но им нужны были деньги, надо было на что-то жить. Но они сами встали на ноги, стали без меня продавать картины, чем и зарабатывали на жизнь. — Неожиданно Шон всхлипнул и воскликнул в отчаянии: — Я бы сделал все, буквально все, лишь бы с ней ничего не случилось!
Андерсон подошел к нему и обнял за плечи.
— Я знаю, — сказал он. — Я знаю. Мне бы хотелось быть таким же сильным, как ты. Но не думаю, что смог бы.
— Смогли бы. Если бы к вашей дочери явился Молки Стил, вы бы убили его. Наверняка.
Андерсон сжал ему руку и снова оперся о стену, глядя на тонкую линию на мониторе.
— Я должен тебя предупредить: срока давности по краденому выше определенной суммы нет. С другой стороны, я к этому не имею никакого отношения, это никак не связано с моим расследованием. И я не думаю, что кому-то понадобится вновь поднимать это дело.
— Мы хотим, чтобы нас просто оставили в покое. Она достаточно настрадалась.
— После всего, что случилось, мы можем заставить тебя только выйти в парк и прогуляться.
Шон согласно кивнул.
— Все эти годы я волновался за Труду, старался защитить ее. А самая большая беда пришла совсем с другой стороны. — Шон тоже обернулся на монитор и следил за бегущей линией. — Мне сказали, что Лиск знал ее мать?
— Похоже на то. Она жила этажом выше, когда приехала в Глазго. Ему, наверное, нравилось ее лицо, ее манеры, то, что она была иностранка. Но он изучал богословие, а она была не замужем и беременна, и его раздирало от противоречивых чувств. Думаю, что он принял ее скрытность за неприязнь, и это жгло его изнутри долгие годы. Наш психолог считает, что он любил ее, но его чувство было каким-то роковым. Если Труда похожа на свою мать, я понимаю почему. Она не просто, а удивительно хороша!