Распятие невинных

Рэмси Каро

Он прошел к морю, прислушиваясь к мерному движению набегавших волн, которых больше не было видно из-за тучи, накрывшей луну. Она была здесь, именно здесь. А потом ушла.

Он шел в сторону замка, к белому маленькому коттеджу, который оказался дальше, чем ему показалось той ночью. Он увидел табличку с надписью «Коттедж „Киперз“» и двумя нарисованными лебедями. Рисунок был обрамлен ромбом из более светлого дерева. Лебеди были для нее, де Сваан — по-голландски «лебедь». А ромб символизировал алмаз. И он как будто вчера сидел у нее на кровати и держал ее хрупкую руку, любуясь прядью светлых волос на подушке. Он улыбнулся, нащупав в кармане кольцо с голубым необработанным алмазом. Наконец он сможет вернуть его.

Высоко

на скале подняли крик морские птицы, потревоженные шумом. Здесь наверняка должны быть пещеры, служившие тайным прибежищем контрабандистам и разбойникам. Тайные дела и скрытые от посторонних глаз вещи. Он и сам бы не нашел места лучше, чтобы ее спрятать, как самое драгоценное сокровище, от всех кристоферов робинов мира.

Она парила в темноте, такая чудесная и такая красивая, с огромными серыми глазами и шелковистыми волосами; она возникла из волн, чтобы прильнуть к нему и поцеловать, забирая то, что по праву принадлежит ей. Она просила его вернуться к ней, говорила, что не хочет жить только в его мечтах и кошмарах, что хочет всегда быть вместе.

Он свернул на едва заметную тропинку к маленькому сказочному домику, в котором теплился огонек свечи. Вглядываясь в темноту в поисках признаков жизни, он споткнулся, наступив ногой на выброшенную морем деревянную колоду, но, кроме шума волн и редкого крика птиц, ничего не слышал. Он тихо, одним пальцем толкнул дверь. Звякнула кованая ручка. Он нажал на нее, и пружина сразу освободила язычок замка — дверь распахнулась. Перед ним была кухня с огромным дубовым столом посередине.

Он моментально узнал запах. Масляные краски и скипидар. Над раковиной висели кисти, закрепленные на подставке, которой пользуются профессиональные художники.

За кранами лежали перепачканные тряпки, два полотна со слоем грунта сохли у стены, в стороне от плиты, чтобы ее тепло не высушило грунт слишком быстро и полотна не покоробились. На досках закреплена бумага для акварелей. Здесь вполне могла быть мастерская Хелены. Даже скальпели, упаковка которых лежала около тряпок, были той же фирмы. Он взял один из них и помахал им в воздухе, как дирижер — палочкой.

В сушилке среди палитр и ковшиков стояли две перевернутые чашки. К запаху красок и топлива для плиты примешивался запах собаки. Перед печкой лежал квадратный коврик с вязаной подстилкой, покрытой собачьей шерстью. Рядом на полу стояли две миски: одна с чистой водой, а другая — грязная, в каких-то коричневых разводах. Он вспомнил собаку из своих снов — огромное животное, напоминающее волка, с желтыми глазами и страшными зубами.

Он медленно прошел в гостиную мимо двери в недостроенную веранду. Ковер в гостиной наполовину закрывал голые доски. Лестница шириной пять футов больше подходила гостинице, чем коттеджу таких размеров. Он подождал минуту, прислушиваясь, и постучал скальпелем по деревянной стойке перил. Ответом была тишина, нарушаемая лишь размеренным тиканьем высоких часов, стоявших в углу, неумолчным шумом моря и завыванием ветра в стропилах над головой. Но даже в этих звуках была неподвижность, будто все здесь замерло, а время остановилось.

Он прошел через гостиную в другую комнату. Здесь никогда не жили. Она была маленькой, и хранились там покрытые пылью пачки непрочитанных журналов, аккуратно сложенные в углу, и картины, хорошие картины, развешанные на стенах. Там был камин, лежали сложенные поленницей дрова, но окно никогда не открывалось.

В темноте за окном он вновь увидел ее на капоте машины в ту ненастную ночь, когда порыв ветра сорвал с ее головы капюшон и яркая вспышка молнии осветила лицо в тот самый миг, когда он открыл глаза и пытался хоть что-то разглядеть сквозь боль и потоки воды. Его зрение прояснилось, когда она начала палкой разбивать ветровое стекло, и он помнил, как прикрыл веки, услышав звон разбитого стекла. Он помнил,

как его вытаскивали из машины и он старался помочь, отталкиваясь ногой от сиденья. Она ногой выбила остатки стекла, чтобы вытащить его, не поранив об осколки. Теперь он вспомнил, он вспомнил все.

Он пошел по ступенькам наверх, отмеряя каждый шаг ударом скальпеля о перила.

Наверху была ванная — маленькая комната с раковиной, ванной и туалетом. На окне не было ни жалюзи, ни штор, и на деревянном полу тоже ничего не было постелено. Он заметил белое полотенце и брошенное в углу белье, но не увидел никакой косметики, никаких следов пребывания женщины. Ничего.

Он пересчитал остальные ступеньки, чувствуя в доме чье-то присутствие, чье-то дыхание, которое делало его живым. Стены были теплыми, и под тяжестью его шагов с них сыпалась старая штукатурка. В темноте он увидел единственную картину — вернее, фотографию, висевшую на стене. Только поравнявшись с ней, он понял, что уже ее видел — однажды, мельком, на столе Грэхэма в тот самый день, когда узнал правду о смерти Робби. От сильного увеличения фотография была зернистой, а краски выцвели: синева моря приобрела размытый зеленоватый цвет, а фигуры по контуру были очерчены коричневым.

Двое мужчин и женщина стояли, обнявшись, под ярким континентальным солнцем на фоне яхты, пришвартованной в каком-то средиземноморском порту. Монако? Сен-Тропез? Холмы, похожие на коробки шоколада, были разрезаны какой-то прямой линией, наверное, фуникулером: белые веснушки отштукатуренных домов. Справа на снимке была дорога — место для прогулок красивых женщин и езды на машинах с открытым верхом. У мужчины повыше, похожего на Стива Маккуина, был ровный загар человека, который проводит все время на открытом воздухе и в местах, более солнечных, чем Западное побережье Шотландии. «Твой брат, не раздумывая, бросился на помощь». А смуглый мужчина в футболке — Джон? Ян? — смеялся, живя одним днем. «Перед тем как убить, его пытали». А между ними стояла она — в шляпке от солнца, сдвинутой на затылок, сунув руку в карман шорт. Загорелые ноги — в балетной позиции. Все трое улыбались и были счастливы. Трагичная картина.

Теплые ладони любви начали ласкать его сердце. Она была здесь и все это время ждала его.

— Ну что же, здравствуй, — нежно сказал он и провел пальцем по стеклу, повторяя очертания яхты, металлических стоек и белой веревки, свисавшей сверху. Названия яхты не было видно: его загораживала она, повернув голову, как лебедь шею, к своему любимому.

Послышался едва уловимый шум, будто что-то мягкое ударило в стену, и быстрые тихие шаги по половицам. Макалпин оглянулся. Она стояла там, почти в полной темноте, прижав пальцы к губам, оперевшись о стену. Лунный свет, заглянув в окно, осветил ореол ее светлых волос вокруг бледного лица. Она едва заметно выдохнула из последних сил и медленно опустилась на колени — на белой рубашке проступило кровавое пятно, которое все больше разбухало. На пыльный пол упали густые капли. В ее глазах вспыхнула искра, и они закрылись. Потом опять открылись, стараясь разглядеть его. Судорожно цепляясь за одежду, она упала, протянув к нему дрожащую руку.

Она не шевелилась, только на губах, самых совершенных в мире, застыл немой вопрос.

Он замер на месте, не в силах оторвать взгляда от расплывавшегося на полу кровавого пятна.

Он пытался говорить с ней, успокоить, удержать ее жизнь.

— Ну же, милая, держись, не покидай меня. — Он скинул пиджак, сложил его и прижал к ране. У нее начались судороги, и она тихо застонала. Он продолжал говорить с ней, пряча собственную панику и смятение. Ее голова запрокинулась, из уголка рта показалась тонкая струйка крови и стала стекать по щеке. Тонкие руки безжизненно упали, будто кукловод перерезал веревки.