Рассказ о непокое
Шрифт:
Я обращаюсь мыслью к другому талантливому украинскому писателю, тоже моему современнику, Владимиру Винниченко, — и вижу связь между его "европеизаторством" (сперва лишь в искусстве, лишь в культуре) и его позднейшей деятельностью — на политической и государственной арене (Центральная рада, Директория, позднее — в эмиграции); вижу связь винниченковских националистических идей с его же, значительно более поздними, призывами к восстанию против Советской власти на Украине — во имя национального и социального, "всестороннего", как говорил Винниченко, "освобождения" от Москвы; вижу и дивлюсь, ошеломленно дивлюсь: дошел же Винниченко, социал-демократ, который причислял себя к коммунистам (основал даже закордонную "Украинскую Коммунистическую Партию", в которой, конечно, не было ни грана коммунизма), дошел же он, скажем, до согласия осуществить на Украине церков-ную
Я не ищу тут аналогий, по Хвылевый повторил многие из винниченковских теорий, и хотя до автокефалии или призывов к восстанию против Советской власти, разумеется, не дошел и не мог бы дойти — я в этом уверен, но и в его "теориях", как и в "теориях" Винниченко, были зародыши того, что двумя десятилетиями позднее сложилось в определенную программу "национал-коммунизма".
Да, сложная и противоречивая это штука — исторический путь развития общественной мысли, эволюция политических идей…
Еще сложнее — идейный мир человека.
Сегодня — после сложнейших социальных процессов, когда собственного житейского опыта накоплено порядком, — сегодня у меня не возникает никаких сомнений: у партии, которая руководит идеологической жизнью страны, были основания отнестись с недоверием к организации, поводыри которой отстаивали постулаты, не отвечающие программе партии.
Сегодня я понимаю, что тогдашние концепции Хвылевого — начиная от его отрицания Шевченко и выдвижения в противовес ему Панька Кулиша и вплоть до пресловутого лозунга "Прочь от Москвы!" — это были концепции антипартийные и антинародные, несовместимые с коммунистическим мировоззрением, противные самому духу солидарности трудящихся в освободительной борьбе. Но тогда мы, то есть рядовые члены организации "Вапліте", не умели разглядеть всего этого за фрондой выступлений Хвылевого.
Сегодня вы скажете — чепуха! Вы скажете: как это могло быть, чтоб вы не увидели, не поняли, не раскусили?..
Сегодня вы можете посмеяться над нами или даже сказать прямо: не морочьте голову, не старайтесь обелить себя задним числом!
И все-таки вы будете неправы.
Суть ошибки огромного большинства ваплитовцев заключалась в том, что декларировали мы борьбу за новую литературу, новое искусство, новую культуру — литературу, искусство, культуру пролетарские, коммунистические, но практически мы не умели за них бороться и не знали — как же надо бороться? Мы клялись марксизмом, теоретизировали насчет экономической базы и идеологической надстройки, декларировали единство формы и содержания на идейной основе, а на практике мы то и дело форму отделяли от содержания и вообще художественное творчество — от идейной основы. В итоге литературную ситуацию того времени — весьма сложную и путанную идейно — мы, в нашем восприятии, ограничивали лишь взаимоотношениями между литературными организациями ("Вапліте" — ВУСПП — "Комункульт" — "Авангард" — неоклассики и т. д.), взаимоотношениями не всегда принципиальными, и воспринимали литературный процесс как закономерную борьбу между формальными направлениями. Да еще разве как борьбу за… авторитет в литературе — традиционную, мол, по квалификации Йогансена, "литературную атаманщину". Наивно? Да. Но такое толкование — борьба между формальными направлениями — полностью отвечало тогдашнему пониманию самого смысла литературных поисков: "ищем, мол, новый стиль" — стиль, который был бы "эквивалентен эпохе". А ведь эпоха — эпоха гегемонии пролетариата! Ошибочность, ложность таких литературных позиций давала, понятно, основание для справедливой партийной критики.
Не примитивны ли были подобные литературные позиции?
Примитивны. Если оглянуться сейчас. С высоты бесспорных достижений советской литературы, известной во всем мире по переведенным на десятки языков ее шедеврам, разнообразной по жанрам и стилям, — литературы социалистического реализма. Если смотреть с вершин построенного в нашей стране социализма и неудержимо растущего социально-освободительного движения во всем мире, с вершин нашей эпохи — эпохи расщепленного атома и проникновения в космос… А тогда — несколько десятилетий назад — многим из нас все это представлялось именно так. Сразу после свержения старых богов и отказа от прежних авторитетов; в период экономического хаоса в стране
И вот "Вапліте" прекратила свое существование.
Выло это 14 января тысяча девятьсот двадцать восьмого года.
"Ваплитовцев" за все время существования "Вапліте" было всего двадцать семь человек: Бажан, Вражлывый, Громов, Демчук, Днипровский, Досвитный, Эпик, Иванов Павло, Йогансен, Квитко, Кулиш, Коцюба, Копыленко, Лейтес, Любченко Аркадий, Майский, Панч, Сенченко, Слисаренко, Смолич, Сосюра, Тычина, Фельдман, Хвылевый, Шкурупий, Яновский, Яловый.
Вот и все.
Из них ко времени написания этого очерка ушли из жизни двадцать.
Первым ушел создатель "Вапліте", Микола Хвылевый; в конце концов это тоже было по-своему закономерным завершением ваплитянства.
ЛИТЕРАТУРНЫЕ ИНТЕРЛЮДИИ
"МЕЦЕНАТЫ"
Воспоминания о литературной жизни двадцатых и начала тридцатых годов не могут быть полнокровны, если не упомянуть об этой троице: Постоловский — Лифшиц — Фурер.
Чаще всего о них так и говорили — не разделяя, именуя в таких случаях "святой троицей", "триумвиратом" или же "мозговым трестом". А врозь существовали они попросту как Фуся (Фурер), Боба (Лифшиц) и лишь третий — Постоловский — назывался по фамилии.
А говорили о них так потому, что были они, трое, неразлучные друзья, и всюду — на улице, в театре, в Доме Блакитного — появлялись непременно вместе; и еще потому, что в совокупности они составляли как бы представительную триаду: партия — рабочий класс — крестьянство. Потому что Постоловский заведовал сектором литературы и искусства в ЦК партии, Боба (Борис Лифшиц) был редактором "Робітничої газети "Пролетар", а Фуся Фурер редактировал газету "Радянське село" и стоял во главе всех других специальных изданий для деревни, сосредоточенных вокруг этой газеты с астрономическим по тем временам тиражом не то в 500, не то в 600 тысяч.
Прозывали эту "святую троицу" еще "Могучей кучкой". И в самом деле, не было, пожалуй, среди культурных начинаний такого, которое не могли бы осуществить эти трое, собственно, организации, которые они возглавляли и представляли. На идеологическую работу в деревне партия в те годы обращала особенное внимание, а роль культотдела профсоюзов, издававшего "Робітничу газету "Пролетар", в организации культурной жизни страны была тогда огромная. На участке литературы это и персонифицировалось для нас в лице Постоловского, Фурера и Лифшица. Надо было начать издание новой газеты — организовывать ее поручали либо Лифшицу, либо Фуреру, в зависимости от того, для города или для деревни она предназначалась; возникала в какой-нибудь литературной группе идея издавать свой журнал или альманах — это брали на себя Фурер или Лифшиц; готовилась выставка у художников или скульпторов — Лифшиц и Фурер были ее покровителями; создавался где-нибудь новый театр — и тут не могло обойтись без Фурера и Лифшица. Впрочем, у каждого из них был еще и свой, "собственный", так сказать "ведомственный" театр: у культотдела профсоюзов — "Веселый пролетарий", у издательства "Радянське село" — передвижная группа "Веселые книгоноши" (название, кстати, по первому спектаклю-антрэ на мой текст). Постоловский в Центральном Комитете партии объединял эти две области — работу среди пролетариата и среди крестьянства в сфере искусства и связывал воедино оба направления деятельности на культурном фронте.
Слово "меценат" в словарях объясняется так: "по имени римского богача Меценаса, жившего в I в. до нашей эры и прославившегося широким покровительством поэтам и художникам, — так называют богатых покровителей наук и искусств". В наше время в стране социализма это слово почти исчезло, потому что ушли в небытие денежные покровители типа Саввы Морозова в России или Алчевских и Семиренок на Украине. Однако в те — двадцатые и тридцатые — годы слово это еще жило, только, понятное дело, совсем изменив свое содержание: финансовым покровителем науки и искусства стало само государство либо общественность, а к меценатам-одиночкам перешло "духовное покровительство": они стали основателями и организаторами разных культурно-художественных начинаний. Таков был Луначарский в России и, верно, еще десятки других, мне неизвестных; таков был Блакитный на Украине, а потом, после его смерти, в какой-то мере заменил его этот триумвират: Постоловский, Лифшиц, Фурер.