Рассказ о непокое
Шрифт:
Легко представить, что в ту пору, на заре нашей советской литературы, да еще начинающему писателю с мировоззрением далеко не устоявшимся, с не изжитой еще путаницей — наследием дореволюционного гимназического воспитания, невозможно было сразу разобраться, кто прав, а кто нет, где истина, а где просто ложь.
В то время очень распространены были литературные диспуты. Устроили диспут и по поводу "Фальшивой Мельпомены". Организатором был профсоюз работников искусств, и проходил он в клубе Рабиса на Нетечинской набережной в так называемом "Белом зале" — рядом с театром "Вилла Жаткина".
То был первый в моей жизни диспут о моей книге, да и вообще первая в моей жизни встреча с моим массовым читателем. Зал — мест на семьсот — был
Я не припомню сейчас многочисленных выступлений на этом диспуте — их было не менее двух десятков.
Докладчиком был Майк Йогансен — он отстаивал взгляд, что роман революционный и автор разоблачил и едко высмеял украинских буржуазных националистов.
Председательствовала на диспуте заведующая культ-отделом Рабиса (фамилия ее, если не ошибаюсь, Чайка) — она считала роман "контрреволюционной вылазкой"… Порядок ведения диспута председательствующая предложила оригинальный: сперва — все, кто за роман, потом — все, кто против романа. Похоже было, что происходит не литературный спор, а судебный процесс, и автор с докладчиком сидят на скамье подсудимых.
Йогансен, наклонившись ко мне, тихо спросил:
— Как ты думаешь, ночевать мы сегодня будем дома?
— А что? — не сразу понял я.
— Да ничего… Просто у меня мало папирос. Может, пошлем кого-нибудь?.. И зубные щетки чтоб прихватили…
Между тем председательствующая Чайка решила "закруглиться". Хотя перед ней лежала кума записок с просьбой дать слово, она объявила;
— Итак, список ораторов исчерпан. Я сделаю резюме после заключительного слова докладчика, но дадим перед тем слово автору или нет?
Вопрос был совершенно дурацкий — как же это не дать слова автору, но смысл, форма и самый тон этого вопроса давали понять, что автора, мол, вообще незачем принимать во внимание, с автором дело ясное — с ним покончено, можно считать его отсутствующим.
По залу прокатился гомон: он слагался из возгласов удивления и гнева.
И председатель уже собиралась перейти к дальнейшему — дать слово докладчику для заключения, когда внимание ее остановила высоко поднятая, где-то позади, у самых входных дверей, рука: всем желающим места в зале не хватило, и у дверей толпилась большая группа людей. Руку поднимал один из таких оставшихся без места слушателей.
— Что там еще? — небрежно — только для проформы — спросила председательствующая.
— Прошу слова.
— Да ведь список ораторов уже исчерпан.
— Простите, но это не так: я подал записку еще в самом начале.
— А вы — "за" или "против"?
— Прошу прощения, но об этом я скажу с трибуны.
Произнесено это было решительно, и мои сторонники в зале дружно подняли крик: "Дать слово! Дать слово! Это же диспут, а не прокурорский допрос!"
Так как прокуроры и свидетели обвинения были уже вполне уверены в своей победе, то и председательствующая махнула рукой:
— Пожалуйста…
Из глубины зала, от входной двери направился к трибуне неизвестный мне мужчина: невысокий, но коренастый, с широкими плечами и четким по-военному шагом. Его почти квадратный подбородок был чисто выбрит, на лоб падала русая прядь, серые глубоко посаженные глаза поблескивали холодной сталью — остро и внимательно.
— Кто это? Кто это? — спрашивали все друг у друга: никто этого человека не знал.
— Ваша фамилия? — спросила председательствующая, когда оратор поднялся на трибуну.
— Меня зовут Юрко Тютюнник.
— Что за идиотские шутки! — крикнул кто-то в первом ряду.
— Никаких шуток, — ответил человек на
В зале воцарилась тишина.
Атаман Тютюнник?
Атаман Тютюнник!..
Имя атамана Тютюнника было тогда еще слишком свежо в памяти — и в этом зале, да и по всей Украине. Атаман Тютюнник!
Первый соратник и одновременно главный соперник Петлюры в претензиях на пост военного националистического диктатора на Украине. Ярый националист, лидер "националистов-державников" — то есть наиболее непримиримых "самостийников"; самый известный руководитель националистических полчищ; организатор и идеолог бывшего "вольного казачества"; командир гайдамаков петлюровской "Железной дивизии"… Море кропи пролили за четыре года бандиты Тютюнника на Правобережье, Херсонщине и Таврии, в Галиции и на Волыни; десятки сел и местечек сожгли, устроили не один погром. Не раз вооруженный украинский народ изгонял головорезов Тютюнника вместе с прочей петлюровщиной и атаманщиной из пределов украинской земли; в последний раз — всего четыре года тому назад — экипированный империалистами Антанты двинулся было Тютюнник с территории Польши в поход на Украину, но не прошел и сотни километров: украинские трудящиеся, Красная Армия уничтожили всю его орду, а сам он — прямо из боя — едва успел бежать верхом за Збруч.
Откуда же он мог теперь снова взяться в Советской стране, да еще здесь, на трибуне, открыто, перед сотнями советских людей?
И даже потребовал слова для выступления. Может ли это быть? Правда ли это? Откуда? Как?..
Не гомон — вой поднялся в зале: люди срывались с мест, выкрикивая слова возмущения и протеста; другие бежали уже к трибуне — схватить, скрутить руки, обезвредить, не дать уйти!
Тогда еще мало кому было известно, что атаман-националист Юрко Тютюнник тайком, нелегально, перешел советскую границу, пробрался на Украину и отправился по деревням — с целью организовать националистическое подполье и поднять кулацкое восстание против Советской власти… Но планы и надежды его потерпели полный крах: явки, которые дали ему закордонные руководители украинской контрреволюции, оказались "липой", никакого организованного националистического подполья на Украине он не нашел; создать новое подполье оказалось невозможным — националистические "идеалы" абсолютно дискредитировали себя в широких народных массах; украинский народ не скрывал своего враждебного отношения к националистам и своей верности советскому строю… Националистический вожак вынужден был таиться достаточно долго и располагал досугом, чтоб хорошенько поразмыслить. Тютюнник был человек сильной воли, обладал здравым смыслом и умел быть честным с собой: националистическая контрреволюция не имела никаких перспектив на Украине. Значит, надо было делать выводы… Тютюнник их сделал: он явился в органы Советской власти, сдался на милость победителя и просил дать ему возможность искупить свои преступления перед народом… Было ли это искреннее покаяние или то был лишь хитрый и коварный ход опытного агента иноземных разведок — трудно было сказать. Так или иначе политический преступник, который сам явился в органы власти, признал свои преступления, осудил их и просил либо наказания, либо возможности искупить вину, подпадал под закон о политической амнистии, — и Юрко Тютюнник как раз недавно был амнистирован…
Прошло немало времени, пока председательствующей удалось установить в зале тишину и спокойствие. Аудитория была наконец информирована: амнистирован по законам Советской власти. Тютюнник все это время стоял на трибуне, позволяя всем любопытным разглядывать себя, сколько им заблагорассудится.
— Что ж, — сказала председательствующая, испуганно хлопая глазами, — если так — пожалуйста! Слово имеет… гражданин Тютюнник.
И Тютюнник заговорил.
Держал речь атаман бандитов-националистов о романе, который описывал коварную и злокозненную деятельность этих самых бандитов.