Рассказ о непокое
Шрифт:
Я спал плохо — вокруг все прямо сотрясалось от храпа, — ранехонько выбрался во двор, сел под вишней и стал наблюдать, как один за другим выходили из дверей постояльцы — мужчины и женщины. Яновский не появлялся. Вышел, наконец, из директорской комнаты Дикий. Ему и вовсе вольготно ночевалось, но он немного смутился и сразу рассказал историю о том, как молодая директриса захворала и он должен был ухаживать за ней. А Яновского все не было. Я хотел пойти его разбудить, но Дикий меня удержал: Юрий Иванович человек больной, грех прерывать его сон…
Но через некоторое время явились уже и Муратов
Что ж тут долго рассказывать? Яновский давно уже не спал, но встать с постели и выйти из комнаты не мог: проснувшись, он увидел, что лежит… в женской комнате и вокруг на десятке коек просыпаются и одеваются женщины. Сконфузившись до смерти, а еще больше опасаясь гвалта, который подняли бы женщины, если б вдруг обнаружили, что к ним затесался неизвестный другого пола, — Яновский укрылся с головой одеялом и лежал тихо, стараясь и дышать по-женски, в ожидании, когда все обитательницы оденутся и выйдут, Но как назло, одна заболела и, должно быть, решила вовсе не вставать с постели…
Когда, хорошенько отругав Дикого и давясь от смеха, мы зашли в контору заезжего двора, чтоб расплатиться за ночлег, там нас ожидала еще одна каверза Дикого: в книге проезжающих Яновский был записан Сенекой, а я почему-то Перляшез.
— Зачем это ты? — удивились мы, никак не считая эту выдумку остроумной.
— А что? Пускай директриса гордится, какие люди у нее в заезжем ночевали. Надо же отблагодарить ее чем-нибудь за заботу о нас.
— О тебе, хочешь ты сказать? И ты думаешь, что директриса знает, кто такой Сенека и что такое Перляшез?
— А может, у нее дети будут учиться в десятилетке?
Словом, мы сели и поехали и ехали до самого Гадяча, где ждало нас очередное приключение, собственно, постигла беда: в баках нашей "Камо грядеши" не осталось бензина — проклятая машина пила его, как лошадь воду. Кончался, впрочем, бензин и в газике Муратова и Юхвида.
К счастью, при въезде в Гадяч мы увидели вывеску: "Автобаза райисполкома". Правда, упоминание о счастье вырвалось у меня явно преждевременно: в проходной автобазы нам объяснили, что бензин здесь за деньги не продается, "отпускается" только по распоряжению райисполкома. Тут же в проходной стоял телефон, и Дикий стал названивать в райисполком. Напрасно — дело было к вечеру, работа в райисполкоме закончилась, а дежурного на ночь, очевидно, не оставляли: телефон не отвечал.
Между тем надвигалась ночь, надо было думать о ночлеге, а "Камо грядеши" стоял с пустым баком.
— Что будем делать, Антон?
Дикий вышел из проходной и осмотрелся вокруг. Площадь перед автобазой была пуста, по ту сторону светились окна аптеки.
— Скажите, — обратился Дикий к какому-то прохожему, — не знаете ли, где тут поблизости есть телефон?
— Да вот же, — ответил прохожий, — на автобазе, у которой вы стоите!
— Нет, — сказал Дикий, — этот телефон нам не подходит. То есть я хочу сказать, он испортился. А где еще неподалеку есть телефон?
— Да вон там, в аптеке.
— Пошли в аптеку!
Мы с Яновским двинулись вслед за Диким — хоть размять затекшие ноги.
В аптеке Дикий снял трубку:
— Барышня,
В трубке ответил голос, принадлежавший тому самому человеку, с которым мы только что говорили в проходной автобазы.
Дикий сказал:
— К вам сейчас должны подъехать две машины: "фиат" из центра и сопровождающий газик… А? Что?.. Уже подъезжали? Как же вы проворонили! Ай-ай-ай!.. Что? Ах, еще стоят! Ну, очень хорошо! Немедленно заправьте обе машины — дополна — и запишите за АВД… Что?.. Ну, что вы, не понимаете? — возмутился Дикий и повторил еще раз, раздельно, нажимая на каждую букву: — А… В… Д…
Он положил трубку, провел пальцем под носом, глянул на нас с Яновским искоса, однако свысока, и вышел из аптеки.
— Пошли, пошли, нечего стоять, время дорого!..
Пока мы пересекали площадь, ворота автобазы уже отворились, и каши машины, одна за другой, въезжали внутрь.
— Антон, — робко спросил Яновский, — что это за магические буквы — "АВД"? Что-то вроде НКВД…
— Фью! — Дикий даже удивился. — Разве имеет значение, какие буквы? Лишь бы буквы! Тогда непременно произведет впечатление. Не может не произвести. Безотказно. Потому что народ уважает СНК! ВСНХІ НКШ НКЮ! НКВД! АВД!.. Ах, АВД? Что ж тут таинственного? Антон Васильевич Дикий — АВД. Каждому понятно, только думать надо!
Надо сознаться, что у Дикого вообще трудно было сразу распознать, где кончается ловкость и где начинается жульничество. А для циника, каким был Дикий, этой границы, пожалуй, и вовсе не существовало.
В Миргороде это нам стало особенно очевидно.
"Камо грядеши" окончательно сломался как раз на подступах к прославленному в истории литературы городу: перед знаменитой гоголевской лужей, превращенной ныне в не менее знаменитый курорт. Полетели, как говорят водители, рессоры на какой-то выбоине, что-то там такое случилось с "гитарой", и нужен был серьезный ремонт.
Начальство в Миргороде, однако, оказалось весьма радушным: в нашу честь дали банкет — под маркой встречи с местной интеллигенцией, для жилья отвели специальный дом для приезжающих в райком, ремонтироваться разрешили здесь же, в мастерской райисполкома.
Два дня — пока ремонтировалась машина — мы честно гостевали у радушных миргородцев, выступали на городских предприятиях, знакомились с людьми, на третий день назначили отъезд: "Камо грядеши" обзавелся новыми рессорами, новой "гитарой", еще чем-то новым… Словом, нас охватила паника: по предварительным подсчетам, ремонт влетел в такую копеечку, что, расплатившись, мы должны были прервать нашу поездку и возвращаться домой, на дальнейшее путешествие уже ничего не оставалось.
Но что поделаешь? Грустные, мы вышли в то утро из наших райкомовских апартаментов: машины уже стояли у подъезда — носами не на запад, куда вел наш маршрут, а… на восток, назад, в том направлении, откуда мы приехали, — надо было возвращаться в Харьков.
Провожать нас пришло все миргородское начальство: первый и второй секретари райкома, председатель райисполкома, зав, наробразом, еще кто-то из местных руководителей… Мы были очень тронуты радушием и приветливостью миргородцев, но… грустно было у нас на душе.