Рассказ о непокое
Шрифт:
Украинские интеллигенты, сформировавшиеся до революции, "исповедовали" национальную романтику. В годы гражданской войны, в атмосфере классовых боев, от этой национальной романтики протянулось, собственно говоря, два пути: один — в националистическую, петлюровскую контрреволюцию, другой — к утверждению советского социалистического уклада для украинского народа, освобожденного и поднятого Октябрьской революцией. Яновский пошел этим вторым путем.
Летом тридцать шестого года мы с Яновским двинулись в наше очередное автопутешествие. С нами ехали Мате Залка и Павел Болеславович Зенькевич. Маршрут — бассейны полтавских речек Псла, Ворскла и Суды. Именно "Псло" и "Ворксло" — так требовал называть их Юрий Иванович.
То была чудесная поездка.
В то лето мы все жили с семьями в Билыках (Лещиновке) на Полтавщине. Это были дорогие
Полтавщину в то лето мы изъездили вдоль и поперек — от города до местечка, от села до хутора. И у каждого из нас был свой интерес. Матвею Михайловичу (так окрестили на русский лад Залку) хотелось еще раз пройтись по местам боев и поискать местных однополчан. У Павла Болеславовича интерес был профессиональный — послушать полтавский говор. Я увлекался тогда изучением автомобиля, рассчитывал попрактиковаться за рулем, вообще бредил путешествиями и поездками, а побывать снова на Полтавщине было особенно привлекательно. Юрия Ивановича интересовал полтавский пейзаж, а также архитектура старинных церквей, хутора столыпинских кулацких "отрубов", которые как раз тогда перешли в колхозное владение; мемориальные места Леси Украинки и Панаса Мирного.
Что ж, каждый из нас получил в поездке свое. В Сорочинцах и возле Диканьки, в кочубеевских местах мы обнаружили архитектурные и скульптурные шедевры, — не знаю, уцелели ли они доныне? От кулацких гнезд нигде не осталось и следа, усадьбы запаханы, но вишневые сады тогда еще стояли причудливыми зелеными островками среди бескрайних полей созревающей пшеницы. Мемориальные места Леси и Мирного оказались на месте, но никто тогда ими не занимался, никто их не берег и не опекал. Район боев, в которых участвовал Залка, мы установили, но не могли отыскать ни одного боевого товарища. Зато певучего полтавского говора наслушались вволю.
Кроме того, по предложению Залки, мы установили "семь чудес" Полтавщины. Чудом номер один — тремя голосами при одном воздержавшемся — избран был сам Матвеи Михайлович, влюбленный в Полтавщину: Мате говорил, что Украина для него вторая родина и так же прекрасна, как его родная Венгрия, но Полтавщина на Украине — прекраснее даже Венгрии. Чудом номер два признали полтавских детей: они стайками выбегали навстречу машине в каждом селе и… не бросали камней, не обляпывали грязью, не выкрикивали бранных слов, даже не свистели, заложив два пальца в рот, а становились "смирно" и отдавали пионерский салют. Сохранилась ли до сих пор эта традиция полтавских детишек? Чудом номер три была признана "Сиреневая Яма" под Диканькой, — не знаю, существует ли еще это истинное чудо природы? В лесу под Диканькой есть изрядная ложбина; лес в этой ложбине Кочубей вырубил и засадил всю ее (уже не припомню, сколько там гектаров?) сиренью всех мировых сортов — тысячами кустов сирени. Народ и прозвал эту ложбину "Сиреневой Ямой". Наше путешествие — на первом его этапе, потому что мы отправлялись в объезд Полтавщины несколько раз за лето, — привело нас в "Сиреневую Яму" в мае, сирень как раз цвела, и мы имели возможность нырнуть в это цветущее ароматное море: пробыть в яме дольше нескольких минут было невозможно — от запаха можно было одуреть.
Еще чудеса были такие; речка Пело с целебной водой и волнующе живописными берегами; деревянный иконостас церкви в Сорочинцах — шедевр украинского барокко; шестого и седьмого чуда уже не помню. Кажется, шестым был пятисотлетий дуб, к которому, по народной легенде, выходила на любовные свидания с Мазепой Мария, — дуб стоял еще ветвистый и могучий, вчетвером было не обхватить его ствола. А седьмым признали, должно быть, полтавских волков: днем мы их не видели, хотя в каждом селе нам рассказывали об их злодеяниях, однако ночью, в Черном Яру, они кидались на машину и — совершенно неслыханно! — пытались на ходу вцепиться зубами в резиновые покрышки. Одному колесом размозжило голову, другого я подранил из своей четырехзарядной мелкокалиберной винтовки ТОЗ, вторым выстрелом из пистолета Залки его добил шофер Ваня Маласай.
Кстати, о моем мелкокалиберном карабине ТОЗ — с ним также связаны были наши любопытные приключения. Во-первых, где-то недалеко от Гадяча, пулей прямо в сердце, я убил черного ворона, возраст которого
Второе приключение было, так сказать, перманентным: мы пили боржоми и опорожненную бутылку тут же расстреливали — для практики. Патронов в обойме ТОЗа четыре, нас тоже четверо — каждому один выстрел. И вот за все путешествие на всех его этапах при стрельбе на расстоянии двадцати шагов Яновский не промазал ни разу, я — один раз, Зенькевич — раза два. Мы все трое были людьми "глубоко штатскими", в армии никогда не служили, как "белобилетники". А Залка — герой гражданской войны, награжденный двумя орденами боевого Красного Знамени и золотым оружием за храбрость, имеющий семь ранений — пулевых и сабельных, будущий герой Гвадалахары генерал Лукач — в боржомную бутылку не попал ни разу. Характера Залка был горячего, и такой афронт старого рубаки перед штафирками ранил его в самое сердце и глубоко огорчал. Юрий Иванович — как известно, всегда охочий подколоть — каждый раз перед соревнованием Залку поддразнивал, Залка ярился и уже, конечно, попасть не мог.
Путешествовали мы весело, озорно, словно настоящие молодые лодыри. А впрочем, только Зенькевичу было тогда под пятьдесят, Залке — кажется, сорок первый, мне — тридцать шесть, Яновскому — за тридцать. Мы ехали от села до села и распевали песни — все четверо на диво безголосые и абсолютно лишенные слуха, из тех, кому, как говорил когда-то мой отец, "слои на ухо наступил". Можете себе представить, что это было за пение! Но нам оно нравилось. Была у нас и своя, так сказать, фирменная песня этого путешествия. "Куккарача". Война в Испании как раз разгоралась, испанские трудящиеся бросили свой бессмертный клич — вызов фашизму: "Но пасаран!" Все были влюблены в испанский народ, нам хотелось петь что-нибудь испанское, но, кроме "Куккарачи" да разве еще… танца "падеспань", мы мотивов не знали. И мы горланили "Куккарачу". Слов "Куккарачи" мы, правда, тоже не знали — пришлось сочинять самим. Мы остановились на том, что зарифмовали названия полтавских сел, которые уже проехали, а в припев пошли названия тех, где мы еще не побывали, но которые должны были посетить, согласно маршруту. Рифмой к "Куккараче" стали украинские: "не бачу", "портачу", "плачу". "Не бачу" (не вижу) — того села, к которому направляемся, потому что мы то и дело сбивались с дороги и блуждали, особенно при ночных переездах. "Портачу" — это по нашему с Юрием Ивановичем адресу, так как мы с ним по очереди пытались вести машину и, случалось, не раз съезжали в кювет или давили курицу при въезде в деревню. Ну, и как результат всех этих бед рифма: "плачу"…
Особенно не везло с вождением машины Юрию Ивановичу: он никак не умел поспеть — крутить баранку руками и в то же время действовать ногами, притом на трех педалях. Да еще переводить скорости! А перед тем непременно выжать конус. Машина все время "удирала" из-под рук и ног Юрия Ивановича — он не поспевал за нею и то и дело заезжал в кювет или придорожные хлеба. Для Залки это было наслаждением: теперь он начинал подкалывать Юрия Ивановича, как только тот брался за руль, ну и, само собой разумеется, ничего хорошего из вождения машины не выходило. Пикировка между Яновским и Залкой — добродушная, дружеская, не злая — длилась бесконечно. Единственное, в чем они в ту поездку были единодушны, — это Испания.
Путешествуя по глухим уголкам Полтавщины и Приднепровья, удаленным иной раз от железной дороги на сорок и пятьдесят километров, мы все-таки ухитрялись каждый день раздобывать свежую газету и первым делом прочитывали информацию с поля боя за Пиренеями. Юрий Иванович возил с собой в чемоданчике две карты: одну — крупного масштаба, геодезическую — Полтавщины, вторую — малого, вырванную, должно быть, из энциклопедии, — Испании. Каждый день мы склонялись над этой картой, величиной в страничку из учебника, и злились, что в таком малом масштабе не обозначены, разумеется, все те населенные пункты, которые упоминались в военных сводках. Единственным военным, и военным с немалым опытом и специальным образованием, был среди нас Залка. Пользуясь сводками из газет и картой из энциклопедии, Мате делал для нас что-то вроде штабного обзора боевых операций — со своими тактическими и стратегическими соображениями.