Рассказ-приквел к Кровавому закону
Шрифт:
А всего-то нужно было…
… просто наслаждаться.
Потому что в один прекрасный день его мечта исполнилась — привязанность исчезла. Он так ненавидел себя за слабость, что даже не понял, когда перестал пытаться убежать.
Но этого уже и не требовалось.
Чужое сердце остановилось. Вместе с ним прекратился и бег.
Ринслер чувствовал себя так, словно падал в бездонный колодец. В темноту, в неизбежность. Сети давно разорваны, а он все равно падал на дно. Но самое страшное было в том, что чтобы мужчина ни делал, ему больше никогда
Он запомнил ее такой.
В его воспоминаниях у нее не было очаровательных ямочек на щеках, она не краснела от злости, не стонала от наслаждения, не жмурилась от удовольствия, когда он перебирал пальцами ее волосы.
Нет.
Он запомнил ее такой, какой она была на самом деле. Мертвенно бледной. В чем она была виновата? Что она сделала этим нелюдям? За что ее тело оставили без жизни? За что лишили ямочек на щеках? Они оставили Ринслеру только одно — безжизненное тело. Красивое безжизненное тело.
… Ринслер был ослеплен. Он боролся с собой, и каждый раз, перед сном, всегда проигрывал. Потому что вспоминал ее. Грудь, ноги, губы… он думал о ней и ненавидел себя за это. Он был ослеплен. Он вел двойную игру, в тайне прозванную самим собой "люблю-ненавижу".
А всего-то надо было…
… просто наслаждаться.
Ведь теперь больше не во что играть. Не от чего бежать. Некого вспоминать. Она мертва. И он мертв вместе с ней. Не потому, что часть души вырвали, или что там еще в таких случаях говорят великие эстеты и мудрецы. Нет. Просто Ринслер вдруг понял, что мертв.
Зачем ему ходить по этим темным коридорам, когда там больше некого искать? Зачем ему сотни "лапочек", когда среди них нет всего лишь одной?
Ринслеру вдруг как-то неважно стало, кто выходит на бой против него. Он махал оружием, но ничего не видел перед собой. Он умирал на койке от смертельных ножевых ранений, и каждый раз жизнь зачем-то возвращалась. Он так надеялся, что когда-нибудь меч вонзится ему в глотку. Ведь он обещал ей, что найдет ее везде. Даже на небесах.
Но жизнь упорно не хотела уходить.
Жалкая и ненужная, эта жизнь постоянно возвращалась. Ринслер не сделал бы этого сам — таких одолжений он никому не делал, даже себе. А другие воины били упорно, и били сильно — Хозяину ведь нужно было зрелище, но били не смертельно.
А потом Лекс вытаскивал его из очередной канавы. Так они назвали углубления в особо неприметных стенах. В них часто пряталась Эва. Ринслер не хотел о ней думать, и не думал. Он просто не понимал, почему на душе так паршиво. Люди всегда умирали и будут умирать. Он сам убивал многих. Но почему? Что это за штука такая, которая изо дня в день грызет-грызет-грызет изнутри?!
Ринслер не хотел помнить, что когда-то в этом подземелье жила девушка по имени Эва. Он вычеркивал ее из воспоминаний, как мог. И единственное, что спасало его от "грызущей штуки" — это виски. Его любимое,
Ринслер пил, не чувствуя вкуса, зато прекрасно чувствуя, как уходят воспоминания. Нет, на начальной стадии, когда алкоголь только-только пробирается в мозг, гребанные воспоминания оживали. И Ринслер старался напиться, как можно быстрее. А потом становилось уже все равно.
И он всегда открывал глаза на своей койке.
А внизу лежал молчаливый Лекс.
Ринслер больше не ходил на тренировки. Ему нужно было потерять форму. Ему нужно было забыть, что значит убивать людей. Он хотел умереть сам. Он хотел этого три последующих месяца, не просыхая от постоянных пьянок. Иногда он забывал, где находится. Иногда забывал, кто он. Но на каждой начальной стадии он почему-то никогда не забывал ту единственную, которую хотел забыть больше всего.
И каждый раз он жалел о тех мгновениях, когда приходил в эти темные тоннели, чтобы найти… кого? Девушку. Странную девушку… как ее звали? Ринслер не помнил. Как она выглядела? Ни единой ниточки. Что он чувствовал, когда видел ее? Радость… или нет? Кто она? Что она делала в этом подземелье? Почему он помнит безжизненные глаза, но не помнит их цвет? А что он вообще помнит?
Он помнил только одно…
… что когда-то не наслаждался. Чем? Это было уже не важно. Ринслер чувствовал лишь разочарование и вину. На себя, или на кого-то другого, он не знал. Детали… глупые детали, которые стерлись из его памяти. Но осталась среди них одна единственная. Та, которую он упорно не хотел отпускать. Та, за которую настойчиво хватался, чтобы темная бездна не поглотила его с головой. И эту маленькую деталь, которую Ринслер невесть с чего не отпускал из своей недолговечной памяти, он сказал своему единственному настоящему другу, который молча пытался вытащить его из беспросветной тьмы.
Ринслер в очередной раз висел у Лекса на плече и вдруг приказал сознанию вернуться на мгновение. Всего лишь одно мгновение, но этого хватило, чтобы предупредить Лекса:
— Когда найдешь ее, не спрашивай моего одобрения. — Пьяный лепет мужчины впервые стал более менее связным, чему Лекс немало удивился и даже остановился посередине тоннеля. Ринслер улыбнулся про себя и продолжил: — Это не важно. Что думаю я, что думают другие. Просто бери ее и беги. Так хоть один из нас будет счастлив.
Деталь была передана в массы. Ринслеру она больше не требовалась. Высказав ее своему другу, мужчина потерял единственную связующую нить с воспоминаниями и, сохраняя на лице безмятежную улыбку, погрузился в блаженную пустоту.
Еще через месяц все вернулось на круги своя.
Ринслер вернулся на тренировки.
Он снова ненавидел тех, кто обитал в этом подземелье.
Он вновь вернулся к трем составляющим его жизнь чувствам — злости, ярости, похоти.
Он нашел себе "лапочку", и иногда приходил к ней перед сном. Без чувств, без эмоций, на автомате.