Расскажи мне, батя, про Афган!
Шрифт:
– Александр Васильевич, – почти неофициально и по-дружески начал майор из политотдела, – у вас служит старший прапорщик Боцаев Григорий Юрьевич.
– Есть такой. Что натворил этот гад? – напрягаюсь я, пытаясь понять, что от меня хотят и как, а главное, за что покарать этого самого старшего прапорщика?
– Да, всё в порядке, собственно. Я смотрел личное дело старшего прапорщика, оказалось он является ветераном боевых действий и, к тому же, удостоен высоких правительственных наград. Можно сказать – гордость нашей бригады.
– Так точно. Боцаев – орденоносец, орден Красной Звезды у прапорщика и «За
– Товарищ майор, ваше подразделение выполняет очень важные и ответственные задания, требующие не только высокой боевой выучки личного состава, но и идеологической подготовки. У вас всего два коммуниста на всё подразделение, а ведь есть очень достойные товарищи, – пролил свет на тему разговора проверяющий из политотдела.
– Ах, вот… Ну, почему же? А что? Комсомольцы не считаются? Кстати, мне товарищ Боцаев лично сказал, что вот, мол, ещё один подвиг совершит и точно в коммунисты запросится, – брякнул я, честно глядя в глаза комиссару.
– Товарищ майор! – вдруг улыбнулся мой собеседник, – ну, ты же понимаешь… Давай на «ты»? Виталий, просто Виталий.
– Да, понял я, понял. Извини за шутку. Ну, а меня можешь звать – Васильич, просто Васильич. Я с ним переговорю, Виталик. Думаю, после крайнего задания он заявление подаст, и ещё людей подтянем. Рекомендации мы со Зверевым дадим, не сомневайся, – решил заканчивать я разговор, поняв, что тревога была учебной.
– Вот и здорово! Рад поддержке. Ну вот! А мне говорили, к Хмелеву не суйся, тяжёлый мол, послать может запросто. Будем дружить! Возникнут проблемы, поддержку обеспечу, обращайся… Саша, – сказал комиссар, протягивая свою белую ладошку для партийного рукопожатия.
«Вроде ничего мужик – этот майор политотдельский. Трудная у него служба. Ходит, план по коммунистам выполняет. А Боцаев… Боцман-то есть, ни в какую партию вступать не будет. Это точно. Как узнает, что не партия, а он ей должен будет взносы платить… Так что партии лучше не рисковать! Ой, надо было всё-таки хоть чайку… или «Пепси». Одна банка в сейфе завалялась из последних трофеев. Потерпи, майор. В следующий раз. Обязательно угощу. Слово однопартийца! Нам для коммунистов «Пепси-колы» не жалко! Ишь ты… Виталик… нагадил в сандалик!»
Платон мне друг!
«Троечка» неумолимо падала. Левый двигатель заглох и чадил, оставляя чёрно-серый шлейф, который размалывали сумашедше вибрирующие лопасти рулевого винта. А правый тужился, то набирая обороты, а то делал провальные паузы, плевался чёрным маслом, захлёбываясь от непомерной нагрузки. Пилот тянул машину до последней возможности. Падали скорость, высота, но когда стрелка давления масла в гидравлике упала за «0», а в кабине появился едкий сизый дым горящей электропроводки, штурман рванул ручку двери кабины и бешено заорал в грузовой отсек:
– Падаем! Держитесь, пацаны!
Удар о землю был очень сильный и неожиданный. Никто из сидящих в отсеке разведчиков и не ожидал, что земля так близко. Поэтому «раскорячиться» как следует успели немногие. Все дружно подпрыгнули к потолку, разбивая головы, ломая руки, шеи и рёбра об обшивку вертолёта, автоматы, железо АТС (автоматический гранатомёт со станиной), а
Первым очнулся Сандро. Он медленно поднял к голове руки, ощупал лицо, липкую шею. Что-то тяжёлое навалилось ему на ноги, он попробовал согнуть колени. Не получилось. И он протянул вниз руки, силясь понять, что с ногами. Неожиданно нащупал чьё-то лицо и инстинктивно зажал ему нос.
– Отпусти, Сань, это я, – прогундосил наводчик гранатомёта Виталик.
– А ты откуда узнал, что это я? – с трудом шевеля сухим языком, спросил Сандро.
– А когда штурман заорал, я, со страху, за тебя схватился, а тут хе… рак! – ответил Виталик, с трудом перекатываясь с ног Дягилева.
– Мужики, есть кто живой? – чуть слышно спросил Сандро.
Громыхнула дверь в кабину, показалось окровавленное лицо командира экипажа. В серой дымке не было видно его левого глаза, который закрывала свисающая кожа со лба вместе с бровью. А правый глаз, залитый кровью, он усердно протирал рукавом лётной куртки, чтоб хоть что-то видеть. Из-под лётного шлема на его лицо несколькими струйками стегала кровь.
– Давайте все наружу. Проводка горит. У нас горючки пол бака, не дай Боже. Если рванёт, хоронить будет нечего, – как-то спокойно сказал пилот, пятясь из кабины назад, волоча под руки безжизненное тело штурмана.
Тёмная живая масса внутри грузового отсека зашевелилась, зашарила перебитыми пальцами по обшивке вертолёта в поисках двери наружу. Свет через замасленные и бликующие иллюминаторы в отсек практически не пробивался. Кто-то нашёл и включил фонарик. Что-то щёлкнуло, громыхнуло. Кто-то с криком долбанул по обшивке пару раз ногой, и дверь вывалилась, повиснув на одной петле. В отсек ворвался свежий воздух, тут же смешавшись с запахом вертолётного топлива, гидравлики и горящей проводки. Сразу стало светлее. Первым в дверь вывалился Виталик. Руки и ноги его ходили ходуном, голова дёргалась. Парня периодически потряхивало, видно контузило здорово. Оказалось, что из лежащего на брюхе вертолёта можно даже выползать.
– Сань, я на земле. Ты как, брат? Подавай мне ребят, а я их оттаскивать буду, потом оружие, – предложил Дягилеву Виталик.
Так и попытались сделать. Первых вытащили пилота с мёртвым штурманом. Пилот был небольшого роста, щупловатый такой, но от помощи отказывался, прижимая к себе всё перебитое, мёртвое тело штурмана.
– Я сам! Серёга – мой штурман, мы с ним два года вместе, – срывающимся голосом говорил он, шумно шмыгая носом и всхлипывая. Оттащив штурмана метров на пятьдесят от машины, сел, достал две сигареты и прикурил обе. Потом положил Серёгину голову себе на колени, снял с неё шлем, пригладил вьющиеся волосы и, вставив в его мёртвые губы сигарету «ТУ-154», тихо сказал: