Рассказы Чумы

Мирах Адам

Он широко зевнул и погрузился в легкую дрему. Перед опущенными веками все медленно плыло; прикрытые ресницы искажали утренние тени, стоявшую на полу рядом с диваном кружку, плотно задернутые шторы, настольную лампу, провод от которой тянулся вдоль грубо приколоченной книжной полки. Вставать не хотелось от слова совсем.

Николай попытался вспомнить, зачем же вообще заводил будильник, которым не пользовался пару последних лет, а то и того больше. Кто-то звонил ему вчера, правильно, и сегодня надо было с кем-то встретиться. Наверное, очередной клиент. Парень зевнул снова. К черту этих людей, к черту звонки и встречи,

к черту все, он будет спать, сколько захочет.

Спать, да. До чего же омерзительный сон сегодня приснился, вспомнилось вдруг. Наверное, лучше все-таки не засыпать - продолжения такого сновидения врагу не пожелаешь. Колян зевнул еще, и еще - да, главное, не спать, попробовать открыть глаза, только поправить вначале подушку, неудобным углом давящую на плечо - и вырубился.

Старые дома тянулись неровным строем по деревенской улице. Стояла глухая летняя полночь. Помертвевшая луна, разбросавшая вокруг себя желтоватое свечение, освещала кривоватые деревца, покосившиеся калитки, наклонившиеся заборы из плохо отесанных кольев, наглухо застегнутые ставни. За деревенькой тянулись однообразные картофельные и пшеничные поля. Нивяник, лесная герань, закрытые бутоны саранок слегка покачивались на теплом ветру.

В одном из домов сладко спала семья. На просторную, сколоченную из ребристых досок кровать, был наброшен соломенный матрас. На матрасе, распростерши руки в разные стороны, похрапывал широкоплечий, крепко сбитый мужчина. Изредка из уголка его рта прямо на черную бороду, подковой обрамлявшую подбородок, вытекала струйка слюны, но храпевшему это, похоже, нисколько не мешало.

На противоположной стороне кровати чутко спала худая миловидная женщина, впрочем, уже изработавшаяся по хозяйству - ранние морщинки не обошли своим вниманием уставшее лицо и обняли плотными бусами шею. Её огрубевшие от вечных мозолей руки прижимали к груди мирно посапывавшую полуторагодовалую малышку.

Рядом с ними, на полу, на взбитой куче соломы, покрытой сверху здоровенным куском ткани, во сне кряхтел мальчишка лет восьми-десяти. Добротный ужин, состоявший из крынки молока, толстого ломтя хлеба и вареной картошки, бурчал и булькал в детском желудке, и оттого ребенок ворочался с боку на бок.

Луна недовольно закатилась одной половиной за настигшее ее темное ночное облако, пытаясь, однако, второй стороной подсвечивать на деревню. Тучка неумолимо пожирала ее старания, и светило разочарованно исчезло с полуночного неба.

Глухая тьма все же не смогла до конца скрыть появившихся на горизонте всадников. Высокий мужчина, закутанный в черный плащ, в штанах аспидного цвета и длинных ботфортах, доходящих до колен, ехал на спине карамазого жеребца, чьи мускулы перекатывались под переливчатой, антрацитово-бархатной шкурой. Его спутник, схватившийся одной рукой за холку пламенно-рыжего коня, напротив, пустил свою красную накидку развеваться по ветру. Рядом с ними на дивном белом скакуне в белоснежном одеянии восседала хрупкая девушка с длинными русыми волосами.

Завидев спрятавшуюся меж холмов деревушку, все трое направили своих лошадей рысью в ложбину. Беззвучная поступь коней растворялась в пении ночных птиц, заросли нивяника все так же качали белыми грустными головками, саранки плотно сжали безмолвные уста.

Возле главной улицы их пути разошлись.

Девушка в белом осталась стоять на окраине, успокаивающими движениями поглаживая ретивого иноходца.

Черный

взял галоп и поскакал в направлении наполья. В повелительном шепоте пронесся он по ровным рядкам саженцев, топча приподнявшуюся пшеницу и молодые кусты картофеля. Из левой руки его, поднятой вверх, вокруг рассыпались голубые искры. Там, где проехал всадник, на удобренной, жирной земле остался выжженный след; колосья по бокам от него повяли, а зеленые побеги картофеля вытянулись и перекрутились. Когда мужчина добрался до края угодий, от погибших высадков дымной лентой в обе стороны потянулась хмарь.

Красный поехал вокруг деревеньки - по вырытой окружностью колее, в которую жители ежегодно высаживали новые побеги рябины, защищавшей их от всяческих бед. Проезжая мимо трех самых старых деревьев, он остановился и спешился, вынимая на ходу короткий сверкающий меч. Ему понадобилось всего несколько минут, чтобы острым крепким лезвием срубить под корень подсохшие, дряхлые, но цепляющиеся за жизнь стволы.

Туча наконец перевалилась брюшком кверху, и круглая луна озарила проклятую местность. Мужчины доехали до своей спутницы, и лунный свет очертил их лица: черные глаза, худощавые скулы, короткий ежик волос одного и взлохмаченные, рыжеватые вихры над карими глазами второго.

– Нам здесь больше нечего делать, - сказал первый.

– Пожалуй, что так, - согласился второй.

Девушка не произнесла ни слова.

Троица развернула коней, и поехала, не оглядываясь, прочь из лощины.

Следующим же утром в деревню пришла война.

Николай проснулся от лихорадочного озноба, все тело невыносимо ломило и горело. Каким-то чудом во сне он свалился с постели, утянув за собой подушку и край одеяла. Холодная кружка оказалась рядом очень кстати; человек прижал пылающий лоб к ее прохладному боку, а затем сел на пол, прислонившись к дивану спиной.

Он помнил все так, словно это было вчера, и долгие годы не притупили памяти ни на грош. Он помнил: когда мать ушла, его охватил испуг, затем на смену страху пришла ненависть, и детское сердце принялось придумывать разнообразные кары в отместку: то оно представляло, как сестру и мать схватили солдаты, то показывало их же умершими от голода, растерзанными лесными зверями.

А потом Колян начал искать. Искать след женщины, которой он причинил столько боли, искать след своей маленькой сестренки, чьи тоскливые голодные глаза виделись ему средь бела дня. Искал и не находил, и тогда только понял, что никто не укажет дорогу к давно истлевшим и никому не нужным костям. С той поры к нему стали приходить черные, мучительные сны с девочкой, высохшей от изнуряющего жара и голода, которые заставляли его страдать и каяться, и бежать от своей жизни.

С десяток лет минуло после встречи на кладбище, когда Николай осознал, что перестал стареть. Вначале его это даже обрадовало. Сменилось множество имен, городов, профессий, прошла череда выворачивающих наизнанку душу сновидений, прежде чем жизнь начала казаться ему страшной мукой. После нескольких бесполезных попыток самоубийства смертный, не способный умереть, смирился со своей судьбой. Были и годы беспробудного пьянства, и легких, коротких, на одно свидание, отношений, но ничто не спасало его от самого себя.