Рассказы и повести дореволюционных писателей Урала. Том 2

Туркин Александр Гаврилович

В поле мелодично перекликались перепела и монотонно дергал свою единственную ноту коростель. И эти звуки не нарушали общей гармонии, не тревожили засыпающей степи,-- они, такие родные и близкие ей, казалось, убаюкивали ее и делали общий колорит картины еще более грустным и мирным.

На деревне прозвенела было нескладная рулада гармоники, но тотчас же смолкла, как будто поняв свою неуместность и сконфузившись.

Мы -- земский доктор, и я, студент, исполняющий обязанности его помощника,-- сидели на выходившем в поле крыльце своей больнички, расположенной у околицы маленькой степной

деревеньки, и думали. Я был молод, и потому мне хотелось любви и счастья, и я думал, что моя молодость проходит очень грустно и скучно и что ее, мою молодость, может согреть и оживить одна только женская любовь. А доктор? Он был тоже не стар и тоже, вероятно, думал о близкой женщине, о любви.

Мы сидели и молчали. Ночь надвигалась бесшумно и: незаметно. Только темнее становилась степь да ярче разгорались звезды.

– - Ночь...-- неожиданно констатировал факт доктор.-- Как тихо... и как грустно... В хорошие летние ночи как-то яснее и потому больнее чувствуется, что жизнь уходит... Ужасно грустно... Вы когда-нибудь испытывали такую грусть, такую тоску, когда не разберешь, тоска это или физическая боль в груди?

– - Да. Испытывал.

– - Ужасно грустно... Какая-то глупая, беспредметная тоска... Вы когда-нибудь любили?

– - Да. Впрочем, еще гимназистом, глупо.

– - У меня и того нет. Всю молодость проморгал... Гимназистом и студентом рачительно занимался, бегал по урокам, врачом -- работал так, что не до любви было. А теперь вот жаль... и кажется, что молодость погибла... Да, выражение "погибшая молодость" не всегда кажется пошлым... Что может быть ужаснее одиночества?.. Ужасная тоска... Впрочем, все это происходит, вероятно, оттого, что устал я и в дело не верю.

Он помолчал.

– - Я десять лет таскаюсь вот по таким норам,-- он показал на деревеньку,-- идее служу, "оздоровлению деревни..." Как это пошло и глупо!.. Им просто хлеба надо, а не наших жалких микстур. Мы вместо хлеба даем им не камень, что было бы откровеннее и честнее, а черт знает что... На что я ухлопал эти десять лет, лучшие десять лет моей жизни? Черт возьми, и я ведь имею право на личное счастье, право любить, не быть одиноким... Ужасно грустно... Слышите, как перепела кричат?.. А понимаете вы, о чем они кричат?.. Вот крикнул самец -- и страстно, и немного нетерпеливо... А вот отвечает ему самка. Слышите, как у ней это выходит томно и нежно?.. Чем не "песнь торжествующей любви", а?

Он замолчал. А ночь плыла, торжественная, спокойная, грустная...

...Вдруг где-то близко-близко раздался странный и страшный крик. Кто-то, зверь или человек, крикнул протяжно и пронзительно,-- и в этом крике было и какое-то дикое торжество, и смертельный ужас. Крик пронесся над степью и замер вдали. Звезды тревожно задрожали, в все звуки ночи притихли.

– - Что такое?
– - вскочил доктор.

Крик повторился -- такой же страшный и непонятный. Было ясно, что кричат в деревне, где-нибудь недалеко от больницы.

– - Фу, черт, какой ужас...-- пробормотал доктор.-- Что бы это могло значить? Как будто это в деревне...

Мы обернулись к деревне и напряженно всматривались в темную кучу крестьянских изб. Послышался топот босых ног по гладкой дороге,--

и из улицы деревни показалась какая-то белая фигура. Она быстро приближалась к нам, и, когда она была уже совсем близко, мы увидели, что это бежал изо всей мочи нагой человек. Он вихрем пронесся мимо нас, нагнув вперед голову и неистово махая руками. Бежал он по дороге, ведущей в степь, и быстро исчез в темноте ночи...

А тем временем и в деревне началась какая-то суматоха: до нас долетели обрывки торопливого и испуганного говора, стук открываемого окна, скрип ворот. Из этого хаоса звуков опять отчетливо выделилось шлепанье босых ног по накатанной дороге,-- это бежало несколько человек по тому же направлению, по которому пробежал и голый. Когда толпа сравнялась с нами, кто-то из нее крикнул:

– - Не видали?.. Не пробег?..

– - Пробежал.

– - Куды?.. Туды?..

– - Да, по дороге. Кто это такой?

– - Бешеный убег.

И толпа пустилась бежать по дороге.

– - Какой бешеный?!
– - крикнул вдогонку доктор, но ему не ответили.-- Какой бешеный?
– - повернулся он ко мне.-- Я никакого бешеного в деревне не знал.

Все это продолжалось каких-нибудь две-три минуты. Затем опять наступила тишина, и опять в степи задергал коростель, и перепела возобновили прерванную беседу. Но вот из деревни показалась новая толпа крестьян. На этот раз шли тихо, возбужденно и громко разговаривая. Кто-то нес фонарь, неверный и трепещущий свет которого придавал толпе вид фантастического пестрого пятна на фоне черной ночи. До нас доносились обрывки разговора.

– - Ему бес помогает,-- возбужденно и торопливо говорил чей-то старческий голос.-- Говорил я, приковать надо. А то вот теперь, поди, лови его... Набедокурит где-нибудь, а кто в ответе? Обчество,-- почто не блюли.

– - Обчество не при чем,-- отвечали ему спокойно и рассудительно.-- Кузьма виноват, с Кузьмы и спрос.

– - Ну, чего там зря болтать,-- перебил новый голос.-- Прикуй или не прикуй -- с бесом не совладать.

– - Ох, прогневали мы господа бога...

– - Беда...

Доктор и я подошли к толпе. Крестьяне остановились и замолчали. Их было человек десять. Все они были без шапок и босые, в одних рубахах и портах. Они, вероятно, только что вскочили с постелей и не вполне еще успели очнуться от тяжелого и крепкого сна после длинного трудового дня.

– - В чем дело? Кто это пробежал?
– - спросил доктор.

Крестьяне молчали. Старик, стоявший впереди с фонарем в руках, что-то пробормотал было, но осекся и уставился глазами в землю. Толпа, казалось, была в затруднительном положении и не знала, как ей выбраться из него. Наконец, кто-то нашелся:

– - Так это... Убег тут один...

– - Да кто "убег", я вас спрашиваю?!
– - уже с оттенком раздражения в голосе крикнул доктор.

Толпа казалась пойманной с поличным. Крестьяне смущенно переминались с ноги на ногу, кашляли, вздыхали.

– - Да так... Один тут человек...

И опять молчание. Кто-то вздохнул громко и глубоко, ему ответили тем же, еще и еще.

– - Ох, грехи наши...-- пробормотал старик с фонарем.-- Пожалуй, на спокой пора... Поздно... Прощевай, ваша милость.