Рассказы и повести
Шрифт:
Это был Карцев. Он стоял у лифта. Следователь ответил на приветствие. Представил лейтенанта.
– Дети – наша радость,– саркастически произнес Карцев.– Уже минут пять стою, жду… Катаются…– Он кивнул на табло, где указывалось, на каком этаже находится кабина.
Горела цифра десять. Затем попеременно стали зажигаться нижние этажи. Лифт дошел до третьего и снова стал подниматься вверх.
Карцев развел руками: видите, мол, сами.
– Эй, там! Безобразники! – зычно гаркнул в лестничный проем лейтенант.
И словно его услышали.
– Слава богу,– облегченно вздохнул Карцев, утапливая кнопку вызова.
Они поднялись на шестой этаж. Два коридора тянулись направо и налево. И в каждом было по четыре двери.
Квартира Карцева была сразу у лифта. Виталий Васильевич открыл дверь ключом и галантно предложил:
– Милости прошу.
– Знаете, Виталий Васильевич,– сказал следователь, задерживаясь перед дверью,– оформим осмотр места происшествия, как положено…
– С понятыми? – спросил Карцев.
– С понятыми,– кивнул Оболенцев.
Жур быстро пригласил двух соседей, и только после этого все зашли к Карцеву.
Понятые за все время осмотра не произнесли ни слова.
Прихожая оказалась довольно просторной. Со старинной круглой вешалкой. По обе стороны были сразу три двери – в кухню, ванную и туалет. Дверь в комнату находилась в конце прихожей.
Хозяин провел пришедших в комнату. Она была длинная, разделена занавеской.
Оболенцев оглядел помещение.
Вещи тут были в основном старинные. Напольные часы, на циферблате которых изображались знаки Зодиака. Тяжелый резной буфет. И кресло-качалка у окна.
– Прекрасный вид, ничего не скажешь,– кивнул Карцев на окно.
Действительно, за крышами домов виднелась морская лазурь.
Что особенно красило комнату – огромный, во всю стену ковер. На черном фоне играли удивительными красками фантастические конские головы.
Заметив, что следователь заинтересовался ковром, довольный Карцев произнес:
– Не видели ничего подобного, не так ли?
– Нет, не видел,– признался Оболенцев.
– Позволю себе заметить, редкая штука,– продолжал Карцев.– Вот принято считать, что лучшие ковры на Востоке. Текинские, арабские… А это соткали у нас в Сибири…
– Неужели в Сибири? – не поверил своим ушам следователь.
– Представьте себе. В глухой тобольской деревушке. В конце прошлого века… А промысел сей возник еще раньше, за полтора века. Основали его беглые крепостные. Самое удивительное, такие ковры были там не предметом роскоши, а служили для утепления саней… Между прочим, в тысяча девятисотом году на Всемирной выставке в Париже сибирский ковер был удостоен Большой золотой медали. Да-с…
Прошли на «половину» мамы, как выразился хозяин.
Там располагалась высокая деревянная кровать, накрытая плюшевым покрывалом. На стене несколько старых фотографий в рамках. Наверное, еще дагерротипов, как тогда именовали снимки. Благородные дамы в кринолинах, шляпках и господа в сюртуках со стоячими воротничками, с ухоженными
Трельяж был тоже старинный. Трехстворчатый. С тумбочкой из дорогого темного дерева, инкрустированного перламутром.
– Позвольте обратить ваше внимание,– сказал Карцев, выдвигая ящичек тумбочки,– вот отсюда произошла пропажа.
В нем лежала перевязанная тесемкой пачка писем, театральный бинокль и ветхая, потемневшая от времени пудреница с финифтью.
– Колье, кажется, было в футляре? – спросил следователь.
– Именно так. Что и указано в заявлении,– напомнил Карцев.– Вместе с футляром оно и исчезло…
Оболенцев снял отпечатки пальцев с ручек трельяжа, а также с ручек всех дверей – входной, ванной, кухни и комнаты. Составили протокол осмотра места происшествия. Понятые были отпущены.
– Значит, вы утверждаете, что та женщина пробыла в вашей квартире двадцать минут?-спросил следователь у Карцева.
– От силы – двадцать пять,– ответил Виталий Васильевич.
– Когда обнаружилась пропажа колье, вы тщательно осмотрели квартиру?
– Конечно,– подтвердил Карцев.– И снова произвел, так сказать, ревизию после беседы с вами в горуправлении.
– Выходит, кроме колье…
– Ничего не украли,– закончил за следователя Карцев.– Вещей у нас не так уж много… Все на виду…
Он показал малахитовую пепельницу, стоящую на круглом тяжелом столе, набор серебряных десертных ножей за стеклом буфета. Ножи были воткнуты в декоративное деревянное коромыслице.
Из других безделушек, представляющих хоть какую-то ценность, в буфете было позолоченное ситечко для заварного чайника, серебряный набор для стола-солонка, перечница и сосуд для горчицы. А также в ящике буфета лежал искусной работы мельхиоровый нож для разрезания страниц в книгах, ручка которого целиком была сделана из янтаря.
Когда Карцев открыл буфет, Оболенцев обратил внимание на коробочку с каким-то лекарством. Этикетка была иностранная. На английском языке и с японскими иероглифами. Подобную коробочку следователь уже где-то видел, но где именно – припомнить не мог. А спросить хозяина, что это за средство, не решился. Может быть, лекарство для матери. Не хотелось лишний раз напоминать о ее тяжелом состоянии.
Они пробыли у Карцева еще с полчаса.
– Сплошной антиквариат,– сказал Жур, когда следователь и инспектор вышли на Молодежный проспект.– Представляю, что было у предков Карцева…
– Тогда, Виктор Павлович, это был не антиквариат, а самый что ни на есть модерн,– улыбнулся Оболенцев.– Когда-нибудь наши тахты, торшеры и стенки тоже станут антиквариатом…
– Не станут,– усмехнулся Жур.
– Почему?
– Не доживут. Во-первых, материал не тот. Раньше были дуб, красное дерево, карельская береза… А теперь? И второе: в старину краснодеревщики все делали вручную, с вдохновением, отдавая душу. Сейчас – конвейер. Какие уж тут возвышенные чувства!… Вот и получается стандартная продукция. Безликая и бездушная.