Рассказы и повести
Шрифт:
– Ваш сын знаком с завещанием?
– Что вы! Конечно, нет! Я ничего не сказала ему… Зачем огорчать Виталика? Он меня любит, как ни один, наверное, сын… Я просто передала ему конверт с завещанием…
– Конверт был запечатан?
– Запечатывать?– удивилась старушка.– Это дурной тон. Виталик хорошо воспитан и никогда не станет интересоваться тем, что написано в чужих письмах… Когда бог приберет меня,– вздохнула Анна Викентьевна,– тогда он уже поневоле ознакомится…
Врач сделал Оболенцеву знак – пора кончать.
Следователь
– Когда это было?– спросил Геннадий Андреевич.
– Двадцать четвертого мая.
«За день до исчезновения колье»,– отметил про себя следователь.
То, что он узнал от Анны Викентьевны, лишний раз подтверждало его догадку.
Отправляясь в Киров, Оболенцев сказал инспектору Журу:
– Вот что, Виктор Павлович, «сфотографируйте» три дня из жизни Карцева…
– Какие именно? – спросил лейтенант
– Двадцать четвертого, двадцать пятого и двадцать шестого мая…
Я уезжал на совещание в Москву и вернулся через четыре дня. Авиарейс был последний, мы приземлились за полночь. А утром, не успев по-настоящему отдохнуть с дороги, я явился на работу.
В приемной меня уже ожидали следователь горуправления внутренних дел майор Оболенцев и инспектор угрозыска лейтенант Жур. Судя по выражению их лиц, им было что сообщить мне.
Я пригласил обоих в кабинет
– Можно вас поздравить?– спросил я.
– С поздравлениями, Захар Петрович, давайте немного повременим,– сказал следователь.– Я суеверный. Но…– Он показал на инспектора.– Сначала, если вы не возражаете, послушаем Виктора Павловича.
Тот, проникнувшись, видимо, важностью момента, откашлялся и солидно начал:
– Так как вы, товарищ прокурор, в курсе, отдельные детали я опущу. Постараюсь коротенько. Сами поймете, что и почему интересовало нас с Геннадием Андреевичем… Или лучше подробнее?
– Главное, доходчивее,– улыбнулся я.
– Это само собой,– кивнул Жур.– Плясать мы решили от того дня, когда мамаша Карцева, Анна Викентьевна, передала сыну конверт с завещанием… Это случилось двадцать четвертого мая… Вернулся Виталий Васильевич из больницы около семи вечера и долго не мог уснуть. Сильно взбудоражило ею что-то. Ходил по комнате, смолил одну сигарету за другой… А причиной бессонницы и глубоких раздумий было то, что он ознакомился с завещанием…
– Откуда известно, что ознакомился?– спросил я.
– На листе бумаги с текстом завещания обнаружены его отпечатки пальцев,– ответил Жур.– Вот вам и благородное происхождение, вот вам и отличное воспитание… Залез-таки в конверт… И вдруг читает, что «Гришкино» колье завещано музею… Карцев, видимо, надеялся заполучить его после смерти матери…
– Простите,– вмешался в рассказ Жура Оболенцев.– Понимаете, Захар Петрович,
– Ясно,– кивнул я.– И все же… Как узнали, к примеру, про бессонницу и что курил много?
– Соседка Карцева, уже известная нам Казначеева, показала: почти до рассвета топал по квартире,– объяснил инспектор.– Ей через стенку здорово слышно… А насчет курева… Утром к Карцеву зашел студент-заочник юрфака, некто Сеня Барашков. Клиент, так сказать, Виталия Васильевича…
– В каком смысле?– не понял я.
– Карцев пишет ему контрольные и курсовые работы… Плату берет коньяком,– без тени улыбки сказал лейтенант.– Так вот: утром двадцать пятого мая Барашков застал Карцева мрачным и невыспавшимся. В пепельнице – гора окурков… Причем студента этого вызвал по телефону сам Виталий Васильевич и попросил принести бутылку армянского. В долг, за написание следующей курсовой работы…
– Впервые в долг,– заметил, улыбаясь, Оболенцев.– В этом отношении Карцев всегда был щепетилен: принимал плату от Барашкова только в том случае, если оценка была не ниже тройки…
– Да, здесь он аристократ, ничего не скажешь,– развел руками Жур и продолжил: – Что делал Карцев двадцать пятого мая до вечера, то есть до семнадцати часов, особого интереса не представляет. А в пять, когда он готовился пойти в больницу к матери – варил бульон, кипятил молоко и так далее,– раздался звонок в дверь… На пороге появилась, как мы уже знаем, Земфира Степная. С сыном Йошкой и соседской девочкой на руках… Через пятнадцать-двадцать минут Степная, перепеленав ребенка, покинула квартиру… Карцев поехал к Анне Викентьевне.
Жур сделал паузу, посмотрел на Оболенцева. Тот сказал:
– Тут начинается самое главное, Захар Петрович.
– В девятнадцать часов,– продолжил лейтенант,– Карцев, забежав домой буквально на несколько минут, поехал на работу, на кондитерскую фабрику…
– К чести Виталия Васильевича будет сказано,– перебил лейтенанта следователь,– со своими обязанностями юрисконсульта он справляется отлично. В арбитраже мне сказали: прямо-таки лев! Дерется за права фабрики до последнего и неизменно выигрывает.
Оболенцев кивнул Журу.
– Так вот,– опять заговорил инспектор,– примчался Карцев на фабрику, где трудилась вторая смена, нашел там некоего Бруева, и они уединились в курилке…
– Кто такой Бруев?– спросил я.
– В настоящее время – мастер участка. В шоколадном цехе,– пояснил следователь.
– Между прочим, там делают наши знаменитые «морские гребешки»,– добавил Жур.
– До того, как перейти в мастера, Бруев работал на фабрике снабженцем,– сказал Оболенцев.– Кое-какие сведения мы собрали… Имеет «Волгу», дачу… Видать, погрел руки на прежней должности. Но вовремя сумел, так сказать, покинуть сцену. Превратился в скромного мастера-труженика… Продолжайте, Виктор Павлович.