Рассказы и сказки(сборник)
Шрифт:
Все бы еще можно жить на свете, если б не трусость негодная. Заслышишь шорох, уши подымутся, сердчишко забьется, невзвидишь света, пырскнешь из куста – да и угодишь прямо в тенета или охотнику под ноги.
Ох, плохо мне, серенькому зайке! Хитришь, по кустикам прячешься, по закочкам слоняешься, следы путаешь; а рано или поздно беды не миновать: и потащит меня кухарка на кухню за длинные уши.
Одно только и есть у меня утешение, что хвостик коротенький: собаке схватить не за что. Будь у меня такой хвостище, как у лисицы, куда бы мне с ним деваться? Тогда бы, кажется, пошел и утопился.
Пчелы
Позднею осенью выдался славный денек, какие и весною на редкость: свинцовые тучи рассеялись, ветер улегся, солнце выглянуло и смотрело так ласково, как будто прощалось с поблекшими растениями. Вызванные из улья светом и теплом, мохнатые пчелки, весело жужжа, перелетали с травки на травку не за медом (его уже негде было взять), а так себе, чтобы повеселиться и порасправить свои крылышки.
– Как вы глупы со своим весельем, – сказала им муха, которая тут же сидела на травке, пригорюнясь и опустив нос. – Разве вы не знаете, что это солнышко только на минуту и что, наверное, сегодня же начнется ветер, дождь, холод и нам всем придется пропасть.
– Зум-зум-зум! Зачем же пропадать? – отвечали мухе веселые пчелки. – Мы повеселимся, пока светит солнышко; а как наступит непогода, спрячемся в свой теплый улей, где у нас за лето много припасено меду.
Как рубашка в поле выросла
Хлеб
Земля кормит человека, но кормит не даром. Много должны потрудиться люди, чтобы поле вместо травы, годной только для скота, дало рожь для черного хлеба, пшеницу для булки, гречу и просо для каши.
Сначала земледелец пашет поле сохою, если не нужно пахать глубоко, или плугом, если пашет новину, или такое поле, что его пахать нужно глубже. Соха легче плуга, и в нее запрягают одну лошадку. Плуг гораздо тяжелее сохи, берет глубже, и в него впрягают несколько пар лошадей или волов.
Вспахано поле; все оно покрылось большими глыбами земли. Но этого еще мало. Если поле новое или земля сама по себе очень жирна, то навоза не надобно; но если на ниве что-нибудь уже было сеяно и она истощилась, то ее надобно удобрить навозом.
Навоз вывозят крестьяне на поле осенью или весною и разбрасывают кучками. Но в кучках навоз мало принесет пользы: надобно его запахать сохою в землю.
Вот навоз перегнил; но сеять все еще нельзя. Земля лежит комьями, а для зернушка надобно мягкую постельку. Выезжают крестьяне на поле с зубчатыми боронами: боронят, пока все комья разобьются, и тогда только начинают сеять.
Сеют или весною, или осенью. Осенью сеют озимый хлеб: рожь и озимую пшеницу. Весною сеют яровой хлеб: ячмень, овес, просо, гречиху и яровую
Озимь всходит еще с осени, и когда на лугах трава уже давно пожелтела, тогда озимые поля покрываются всходами, словно зеленым бархатом. Жалко смотреть, как падает снег на такое бархатное поле. Молодые листочки озими под снегом скоро вянут; но тем лучше растут корешки, кустятся и глубже идут в землю. Всю зиму просидит озимь под снегом, а весною, когда снег сойдет и солнышко пригреет, пустит новые стебельки, новые листки, крепче, здоровее прежних. Дурно только, если начнутся морозы прежде, чем ляжет снег; тогда, пожалуй, озимь может вымерзнуть. Вот почему крестьяне боятся морозов без снега и не жалеют, а радуются, когда озимь прикрывается на зиму толстым снежным одеялом.
Два плуга
Из одного и того же куска железа и в одной и той же мастерской были сделаны два плуга. Один из них попал в руки земледельца и немедленно пошел в работу; а другой долго и совершенно бесполезно провалялся в лавке купца. Случилось через несколько времени, что оба земляка опять встретились. Плуг, бывший у земледельца, блестел, как серебро, и был даже еще лучше, чем в то время, когда он только что вышел из мастерской; плуг же, пролежавший без всякого дела в лавке, потемнел и покрылся ржавчиной.
– Скажи, пожалуйста, отчего ты так блестишь? – спросил заржавевший плуг у своего старого знакомца.
– От труда, мой милый, – отвечал тот. – А если ты заржавел и сделался хуже, чем был, то потому, что все это время ты пролежал на боку, ничего не делая.
Как рубашка в поле выросла
Видела Таня, как отец ее горстями разбрасывал по полю маленькие блестящие зерна, и спрашивает:
– Что ты, тятя, делаешь?
– А вот сею ленок, дочка; вырастет рубашка тебе и Васютке.
Задумалась Таня: никогда она не видала, чтобы рубашки в поле росли.
Недели через две покрылась полоска зеленою шелковистою травкой, и подумала Таня: «Хорошо, если бы у меня была такая рубашечка!» Раза два мать и сестры Тани приходили полоску полоть и всякий раз говорили девочке: «Славная у тебя рубашечка будет!» Прошло еще несколько недель; травка на полоске поднялась, и на ней показались голубые цветочки. «У братца Васи такие глазки, – подумала Таня, – но рубашечек таких я ни на ком не видала».
Когда цветочки опали, то на место их показались зеленые головки. Когда головки забурели и подсохли, мать и сестры Тани повыдергали весь лен с корнем, навязали снопиков и поставили их на поле просохнуть.
Когда лен просох, то стали у него головки отрезывать; а потом потопили в речке безголовые пучки и еще камнем сверху навалили, чтобы не всплыл.
Печально смотрела Таня, как ее рубашечку топят; а сестры тут ей опять сказали: «Славная у тебя, Таня, рубашка будет!»