Рассказы и сказки
Шрифт:
И выходит пастух из шалаша, горняк — из своей ямы, из виноградника выбегает виноградарь, спешит землепашец от своего плуга, рыбарь от берега пруда и охотник из дремучего леса… И все вооружены.
И все чаще, ожесточенней битвы…
Гудит гора от беспрерывных боев — от звона оружия, от битвенных возгласов и… от имени бога, которого призывают здесь на разных языках.
И грудами катятся вниз мертвые тела, разбиваясь о камни и скалы. И реки кровавые текут вниз по горе, струяся и пенясь.
И с каждым разом внизу все тучнее земля; полнее колосья пшеницы, овса и ржи;
Но вот однажды, так рассказывает сказочка, двое, разгоряченные борьбой, гоняясь друг за другом, очутились внезапно на самом гребне горы, и они утонули в море света — ярчайшего, прозрачнейшего света высей.
И сразу и неожиданно услыхали они друг друга и поняли; и каждый в другом человека признал; услыхал из уст его одно и то же имя божие, и бросились они друг другу в объятья.
И вслед за ними пришли и другие и выкупались в свете высей, а за ними еще и еще многие, — и все они стали говорить на единственно человеческом языке — языке света, лучей…
И была радость!
Но внезапно донесся до их ушей снизу шум битвы, гора наполнилась гулом сражений.
Внизу произошло то, что должно было произойти. Как наверху мятущиеся одинокие, так внизу селенья, в конце концов, столкнулись между собой.
Множились, плодились селенья, ширились, росли. И все уже, теснее становились просторные когда-то поля и вольные леса. И вот столкнулись — охотник с охотником, землепашец с землепашцем, горняк с горняком под землей.
— Чужестранцы пришли! Чужаки пашут нашу землю! Пришельцы удят рыбу в наших прудах! Косноязычные вгрызаются в нашу землю! Неверующие захватили наши виноградники! Поклонники фальшивых и злых богов забрали дикую козу!..
Так вопили там.
И вспыхнула во всех концах война… Тогда побратавшиеся на вершине поспешили вниз: — Тише! Долой оружие! Все тут равны! Есть один-единственный человеческий язык — язык света, лучей…
И это вот, рассказывает сказочка, было началом… Началом вечного мира…
Вечного мира в стране Гдето, у подножья большой, высокой горы…
. . . . . . . . . . . . .
И вот сказочка лучится, сказочка улыбается…
Будто взошедшая на востоке заря, что сияет с вершины, высокой вершины большой горы в стране Гдето…
Она знает: будет создана песенка — колыбельная песенка, и будут ее петь матери над любимейшим своим дитятей в колыбели…
И в маленьком детском сердечке, в прекрасном сердечке его будет звенеть эта песенка, и потом вырастет она в тоску…
Тоску по стране Гдето, по высокой, большой горе, что в стране Гдето, — по стране мира, с ее единственным человеческим языком — языком света, лучей…
Прекрасная тоска! Чудесная тоска!..
Времена Мессии
1915
Перевод с еврейского И. Берсон.
Подобно всем еврейским городам и местечкам Галиции, и городок, где жили мои родители,
По обыкновению, сумасшедший никого не боялся: ни общества, ни раввина, ни судей, ни банщика и могильщика, которых боится даже крупнейшие богачи. Зато весь городок, все общество, сам банщик и могильщик с опаской относились к сумасшедшему. Перед ним наглухо закрывались все двери. Хотя бедняга никогда никого и словом не обидел, даже пальцем не тронул, все покрикивали на него, некоторые били, а мальчишки — те забрасывали его грязью и камнями.
Я всегда жалел этого несчастного. Меня что-то влекло к нему. Мне всегда хотелось с ним говорить, утешить его, приласкать, но подойти к нему было немыслимо. Мне досталась бы значительная доля тех комьев грязи, которые кидали в него. Я был ребенком; на мне был приличный костюм, привезенный из Кракова, а может быть, из Лемберга; я берег себя от камней и платье от грязи, поэтому и держался в стороне.
Городок, в котором проживали мои родители, был крепостью. Был он окружен высокими стенами, за которыми — вал и ров с водой. На стенах стояли пушки, и солдаты с ружьями охраняли их, строго и молча прохаживаясь взад и вперед.
Едва наступала ночь, ворота все запирались, железный мост подымался, и связь между городком и остальным миром прерывалась до утра. У ворот выставлялась усиленная стража.
Вот только еще полдень, мы все свободны и вольны в своих передвижениях, в городок можно входить и выходить, не спрашиваясь коменданта: можно купаться в реке за городом, лежать, растянувшись на лугу у речки, и смотреть в небо; никому до всего этого дела нет. Но наступает ночь, и городок затихает, никто уж теперь не выйдет и не войдет. "Спасибо, — думалось мне, — что не воспрещено месяцу показываться на небосводе".
Покуда жить буду, не забуду тамошних сумерек. Вместе с вечерними тенями на городок надвигается какой-то страх; люди и дома вдруг начинают пригибаться. Вот поднимают мост; железные цепи с визгом движутся по громадным блокам; их скрежет, их резкий отрывистый лязг пронизывают всего тебя, затем с грохотом закрываются ворота. Так каждый вечер. И каждый раз в это время у тебя ноги дрожат, тупая усталость ложится на лица; глаза у людей тухнут, веки, как свинцом налитые, смыкаются, сердце замирает и тихо, тихо бьется. Затем на улицах появляются патрули; длинные сабли стучат по камням мостовой, кивера блестят, и беспрерывно слышен крик: "Кто там?" Следует ответить: "Свой", иначе бог знает, что может произойти. Некоторые жители предпочитают на ночь заблаговременно запереться в домах, боятся в это время даже нос высунуть на улицу.
Однажды со мною произошел такой случай. Я купался за городом. Загляделся ли я, задумался ли, или просто забыл, что за днем следует ночь, — но вдруг я увидел — поднимается мост; вот закрываются ворота; их стук резнул ухо, больно отозвался в сердце. Пропало! Придется провести ночь под открытым небом… И удивительно: дома, лежа в мягкой постели, я каждую ночь мечтал о раздолье за стенами крепости, а когда моя мечта, наконец, сбылась, я почувствовал лишь страх. Каждый шорох, каждая легкая тень рождала страх.