Рассказы и завязи
Шрифт:
— Ничего… Погоди. Ух ты, елки зеленые… Вот это да… Надо же такому приснится. Страшно даже.
— А-а… — зевнула Марья. — Спишь раскутанный, вот и снятся от холода кошмары всякие. Ложись-ка радость моя, поближе. Я тебя согрею.
Но Мегрин не спешил под бок жены. Он слышал где-то, что если про навязчивый сон кому-нибудь рассказать, то он перестает сниться.
— Третью ночь, понимаешь… — Мегрин полез под одеяло. — Все одно и то же. Покою нет… Будто бы сижу я в засаде, но почему-то в кустах в городе где-то и нарушителей жду. Потом кусты зашевелились… темные такие и из них что-то тоже темное
— Говорю тебе — спишь голый. Еще бы не присниться. Давай согрею, радость моя. Вот так, спи…!
Марья еще плотнее прижалась к мужу, согревая и успокаивая его. Она боготворила супруга и не раз ему говаривала: «Да я за тебя, радость моя, любому глаза выцарапаю».
Имя свое, данное родителями лет тридцать назад, она произносила несколько иначе и при знакомстве представлялась Маринеллой. Особенно с тех пор, как муж стал автоинспектором, хозяином дороги и перед ним робели храбрые шоферы. Но знакомства бывали редко и имя, которое она себе придумала, не привилось.
Соседи же, да и знакомые называли ее по прозвищу «Радость моя». Так сама Марья звала везде своего мужа. За глаза и ее все так величали.
Утром она поднялась, как всегда раньше всех. Приготовила завтрак, разбудила и собрала в школу дочку-третьеклассницу Наташку. И только потом пошла будить супруга.
Мегрин подниматься не торопился. В те дни, когда накануне домой он возвращался со службы поздно, ему разрешалось не приходить на работу к звонку. Этим он хоть и не часто, но пользовался, отчего в глазах жены вырастал еще больше. Недавно же ему присвоили очередное звание старшины и Мегрин подал документы в заочную милицейскую школу.
Марья по поселку ходила с гордо поднятой головой и в магазинных очередях стояла с независимым видом: после окончания школы муж получал офицерские погоны, а с ними должность старшего инспектора и возможность служить в областном центре. А что? Вполне реальная мечта.
К тому же Мегрин был на хорошем счету у начальства. Да и как не быть, если для него служба и жизнь — одно и то же. Законы, которые он охранял, Мегрин считал святыми и нерушимыми. Тех же, кто их нарушал, должно постигать неотвратимое наказание. Эту очевидную истину он проповедовал и словом и делом каждый день и другого не мог себе представить.
Мысль эта пришла к нему не сегодня, еще с детства носил он ее в душе своей, в армии так даже пострадал за правду. В сержантской школе рассказал как-то старшине о ребятах, ходивших в самоволку. Те догадались и однажды ночью устроили ему «темную». Он все вытерпел и не поколебался в правоте своей: законы нарушать никому не позволено.
После армии, когда Мегрин поступил на работу в милицию и стал участковым в родном селе, он всей своей службой и жизнью доказывал людям именно это, зарабатывая себе неприятности,
Всем и до сих пор памятен случай, когда в какой-то майский праздник Мегрин вызвал из города спецмашину к чайной, где продавали пиво и погрузил в неё четверых пьяных и шумных мужиков. Все бы ничего, да среди них был его родной отец. Но Мегрин никому скидки не делал.
Правда, отец говорил, что теперь из-за такого сынка ему стыдно людям в глаза глядеть. Он, и так редко бывавший у сына, во все эти годы совсем перестал к нему ходить…
За столом, подкладывая мужу в тарелку любимые им котлеты, Марья влюбленно на него глядела и, казалось, порывалась что-то сказать, но не могла решиться почему-то. Мегрин заметил и начал разговор сам.
— Ну чего ты мнешься-то? Говори.
— Да я ничего, радость моя. Просто Нинка Куликова вчера приходила, а тебя не было…
— Ясно. За мужа просила?
— Ага… Это ведь ты у него права-то отобрал.
— Отобрал. Нарушителям от меня пощады не будет. Поняла? Заруби это себе на носу.
— Ладно, ладно, радость моя…
— А моя радость — служба. Поставили на дело и я его делаю. Исполняю служебный долг. Думаю, что честно…
Марья уже и не рада была, что завела весь этот разговор, но все же решила его довести до конца.
— Нинка говорит, что и нарушение-то плевое было. Не так Витька повернул, что ли.
— Маленькое, большое ли — значения для меня не имеет. Если говорить точно, то там разворот вообще запрещен. Нарушен закон дороги, создалась аварийная ситуация. За это должны отвечать все, кто виноват. Все! Таков закон и я его слуга и охранник. И потому ты больше ко мне так не подъезжай. Поняла? Не зли меня.
— Так ведь Нинка-то моя школьная подруга, — попыталась оправдаться Марья.
— Для меня без разницы. Я еже никому спуску не давал и не дам. Поняла? Не зли, говорю.
— Поняла, радость моя… Ты сегодня опять долго не придешь?
— Не знаю. На обед не жди. Поеду в колхоз «Передовик» нарушения разбирать. К ужину тоже, видно, не приеду…
Начальник районной автоинспекции капитан Огурцов был доволен Мегриным, хотя и знал, что многие водители инспектора не любили и часто на него жаловались. Бывали звонки даже от областного начальства, когда Мегрин прихватывал наглых обкомовских шоферов. Но капитан Огурцов относился ко всем таким жалобам спокойно, а иногда и с улыбкой. Он был уверен, что Мегрин свою власть не превысит и закон исполнит правильно, до самой последней буковки, пунктуально и точно.
Правда, как-то раз пробовал с Мегриным поговорить по одному мелкому делу, но тот обиделся, заявив, что в его службе мелочей нет. И Огурцов махнул рукой: как исполнитель Мегрин был надежен.
Тем более, что и работы было много. Особенно сейчас, летом, когда свои застоявшиеся лошадиные силы вывела на дорогу орда частников. Зимой они почти не ездят, а весной садятся за руль, как медведи после зимней спячки и до самой глубокой осени нет от хлопот с ними никакого покоя.
С продажей водки стали большие строгости, а пьяных шоферов за рулем меньше не стало. Нет, что ни говори, с его дотошностью и непримиримостью к нарушителям Мегрин был на своем месте. Ну, а наглых обкомовских «кучеров», как их называл Огурцов, он и сам не любил…