Рассказы и завязи
Шрифт:
— Дорогие мои братья и сестры! Вы пришли сегодня в Божий храм, чтобы покаяться в грехах своих вольных и невольных. Покаяние есть таинство, когда верующий человек исповедует свои грехи самому Господу. От него же через священника получает и прощение грехов. Так покаянием очищаются и врачуются души наши, ибо только Господь — врач всех душевных недугов. Верю, что каждый из вас дома подготовился к исповеди: постился, молился, примирился с близкими, испросив у них прощения и сам их простил. Ибо сказал Господь апостолам: «Кому простите грехи, тому простятся, кому оставите, на том останутся…» Святые отцы учат, что Господь спасает нас не без нас. Да он
Отец Серафим повернулся к иконе Спасителя и стал читать покаянную молитву. Потом прошёл на клирос и, встав к аналою, пригласил первого исповедника.
Павлыч стоял в самой середине столпившихся у клиросной загородки людей и терпеливо ждал своей очереди. Он попытался было перебрать в памяти все, что наметил ещё вчера сказать на исповеди, но мысль его путалась, перескакивая с одного воспоминания на другое, и Павлыч решил больше в уме не суетиться, и пусть будет так, как будет.
Когда подошла его очередь, Павлыч повернулся к стоящим за ним людям.
— Простите меня, грешного, — проговорил он и поклонился.
— Господь простит. И ты нас прости, — ответила ему какая-то старушка.
Павлыч подошел к отцу Серафиму и остановился, не зная, чего сразу и говорить.
— Это хорошо, что ты пришёл, — неожиданно сказал отец Серафим. — Мужчины все чаще стали появляться в храме, и это меня радует. У нас же всё больше женщины.
Глаза отца Серафима и вправду радостно светились. Павлыч был даже немного удивлен тем, что батюшка заговорил с ним, как с хорошо знакомым человеком. После такого начала Павлыч сразу стало как-то спокойнее.
— А женщина что, — продолжал отец Серафим. — Я ей слово, а она мне десять поперек. Я говорю: замкни уста, женщина, а у неё как из фонтана. Вот на днях была одна дамочка. А я, говорит, не грешна, батюшка. Живу, как все, не знаю, в чем и покаяться, и грехов своих не могу вспомнить. А дело, говорю, в том, что ты своих грехов не замечаешь и не считаешь их за грехи. Вот, спрашиваю, ты в комсомоле была? Была, отвечает. А в партии? Была. Говорит. И на демонстрации ходила, и «ура» кричала? Кричала. А говоришь, что не грешна. Потом выясняется, что и аборт делала. Вот и до убийства дошла, а всё не грешна… А ты-то на демонстрации ходил?
— Грешен, батюшка, ходил. И в комсомоле тоже был. Грешен, батюшка, и в этом.
— Ну, слушаю тебя, говори дальше.
— Грешен, батюшка, что в церковь редко хожу. А еще грешен, что исповедовался и причащался я больше года назад.
— Так, так… В церковь надо чаще ходить, а исповедоваться хотя бы в каждый пост, да в день своего ангела. Ну, а если какой грех случится, то надо сразу на исповедь бежать… Это все во спасение. Раскаявшийся грешник Господу угоден. Ну, что ещё?
Павлыч ненадолго задумался, вспоминая.
— Грешен, батюшка, что редко родителей поминаю.
— Так… — кивнул батюшка.
Павлыч опять задумался.
— Выпиваешь ли вино? — спросил отец Серафим, желая, видно, помочь исповеднику.
— Грешен, батюшка, бывает.
— Как раньше отцы наши говорили: «Вгрустнешь в похмельной думочке, помолишься творцу, и снова
— Грешен, батюшка… Все так и есть.
— Выпить можно, но не допьяна. Кто же допьяна упивается, тот общается с дьяволом, а, значит, предает Христа. На пьянице иудин грех. Помни это.
— Ещё грешен, батюшка, что телевизор много смотрю. Приду, бывает, с работы и почти весь вечер сижу у телевизора.
— Человеческий разум — дар Божий, — заговорил отец Серафим. — Этим разумом, а, стало быть, Божьим промыслом сделаны все изобретения. В их числе и телевизор. Другое дело, что плодами разума человек часто пользуется во зло, а не в добро себе и людям. Можно и из телевизора сделать чудище диавольское, если показывать по нему пороки человеческие, насилие, кровь и обман — всё, что разрушает душу. И всё это выдавать за добродетель. Сейчас у многих и телевизор-то стоит в красном углу вместо икон. А перед телекамерами часто сидят телебесы. Они входят в каждый дом и сеют в души людей тревогу. Он лгут с утра до вечера, а ложь — оружие диавола. Вот почему спасение в молитве, в храме Божием. Так что пореже включай свой телеящик и не поддавайся телебесам… Не ходишь ли к колдунам? — неожиданно спросил отец Серафим.
— Грешен, батюшка. Опять же по телевизору видел, сидел и слушал каких-то экстрасенсов.
— Да, опять же задолго до нас великие умы говорили: таков наш век — слепцов ведут безумцы. Не участвуй больше в этих делах тьмы. Что и говорить, тяжело нынче русскому человеку. Со всех сторон ползут диавольские силы на Русь. Одна американизация умов чего стоит. А проповедники разных еретических сект из той же Америки — этой империи зла. Настоящая духовная агрессия против нас и душ наших. И не Россию саму по себе диавольские силы считают врагом своим, а церковь нашу Христову — веру православную. Мешает она им жить вольно и творить грехи. Верой православной построена Россия. Не будет её — погибнет и Отечество наше. Вот тут и надо быть твердым, укрепляться в вере и саму веру православную крепить. Только в ней и спасение. Торжество же зла временное. Надо только верить… Понимаешь ли меня?
— Очень даже понимаю вас, батюшка, и согласен с вами.
— А вот на «Вы» меня звать не следует.
— Как так? — не понял Павлыч.
— Ты «Отче наш» прочитай-ка, — предложил отец Серафим.
Чего-чего, а молитву эту Алексей Павлыч знал хорошо и прочитал без запинки.
— «Да святится имя твоё, да приидет царствие Твоё да будет воля Твоя», — повторил за Павлычем батюшка. — Так мы обращаемся ко Господу, а ты меня, выходит, выше его ставишь, когда на «Вы» называешь. А ведь это обращение пришло к нам с запада при царе Петре. Иноземное оно, холодное и какое-то не братское, в общем, не русское. На Руси же люди всегда обращались, даже к царям, на «ты», но с отчеством… Ну, что ещё припомнишь?
— Грешен, батюшка, что обижался иногда на сослуживцев своих, гневался, чертыхался. Одного своего товарища напрасно подозревал в нечестности, ленился на работе, а особенно дома. Жене вот слово не раз давал, прихожую обоями оклеить и потолок побелить, да всё ленюсь. Бывало что и сквернословил, — перечислил Павлыч вспомнившиеся ему грехи свои и остановился.
— Сквернословием душа смердит… Не завидовал ли кому? — опять спросил отец Серафим.
— Грешен, батюшка, было… Вот недавно шел по улице, вижу — дом двухэтажный кирпичный кто-то себе построил. Вот, думаю, мне бы такой, да где денег взять… Позавидовал богатому.