Рассказы из сборника 'Как я сталкивался с приятелем'
Шрифт:
– Нет, - ответил он испуганно.
– Оставим на минуту ткани, мистер Крупнблок, и возьмем семь чудес света.
– Мне надо идти, - поспешно сказал он.
– Не уходите, умоляю вас, мистер Крупнблок, - сказал я.
– Для начала поговорим о мавзолее Халикорнасса, этой величественной усыпальнице, построенной за триста пятьдесят четыре года до рождества Христова царицей Мавзолеуса Артемизией,
– Мне некогда, - пробормотал он.
– Вас не интересуют усыпальницы, мистер Крупнблок?
– спросил я.
– Н-нет, - запнувшись, ответил он.
–
Он бросился бежать. Впервые в жизни я видел, чтобы человек пересекал комнату с такой быстротой.
Затем я видел, как он разговаривал со многими людьми. Все они оборачивались и смотрели на меня.
Я избавился от комплекса неполноценности.
Но теперь со мной редко кто знакомится.
ОХ УЖ ЭТА МНЕ МУЗЫКА!
Перевод Н. Шерешевской
"Музыки волшебством зверь дикий укрощен". Так говорят. А вот на мою дикость музыка не действует, напротив, я еще больше зверею. Что же до той музыки, которую мне приходится слушать, то она уж и вовсе не успокаивает. Совсем наоборот.
– Миссис Агапантус, - сказал я соседке, - знаете ли вы, что ваша двенадцатилетняя дочь уже больше двух часов играет "Давным-давно" и при этом делает кошмарные паузы в тех местах, где ей приходится переставлять руки? Известно ли вам также, что она сыграла эту пьесу уже по крайней мере тысячу раз?
– Не ребенок, а чудо, правда?!
– воскликнула миссис Агапантус.
– Я так рада, что вы восхищаетесь ее усидчивостью, мистер Маршалл! На следующей неделе учительница собирается дать ей еще "Норвежскую колыбельную". Она уже выучила...
– О миссис Агапантус!
– прервал я ее.
– Неужели это та самая "Норвежская колыбельная", где на обложке мать любуется ребенком на фоне какого-то утеса? Моя племянница разучивала ее целый месяц. Я этого просто не вынесу.
– А может, она играла "Прощай, прощай" с вариациями?
– неуверенно сказала миссис Агапантус.
Я схватился за голову и, чтобы не упасть, прислонился к забору.
– Эту пьесу мой племянничек играет несколько недель подряд, - простонал я.
– Каждый божий день он играет эту "Прощай, прощай" с вариациями. А до него ее играла его мамочка, а до нее - ее бабушка, а до нее... Но хватит. Лучше не продолжать. У вас не найдется стаканчик молока - запить?
Она не обратила на мою просьбу никакого внимания.
– Учительница хочет дать ей "Молитву девушки" или "Веселую пастушку", продолжала она, - но я предпочитаю вальсы. "Над волнами" или "Шум леса". Потом она могла бы выучить "Турецкий марш", а после него - "Возвращение Робина" или "Вечернюю песнь пастуха".
Тут силы мне отказали. С трудом выбрался я на дорожку, дотащился до спальни и, содрогаясь от рыданий, опустился на пол.
Мое детство было загублено тем, что мне приходилось без конца слушать пьесу "Горим! Горим!" из сборника, на обложке которого были нарисованы два коня, которые несутся с разинутой пастью, увлекая за собой пожарную повозку. "Абиссинская битва", воспроизводящая слоновью поступь, ружейные залпы, пение рожка и топот пехоты под аккомпанемент звучных
Нет, это уж слишком. И я решил сам научиться играть на рояле. И никаких "Давным-давно"! Я сразу начну с джазовых мелодий.
– Дорогая учительница, - сказал я.
– Я человек со странностями. От первой ноты "Турецкого марша" у меня поднимается температура, а когда я слышу "Над волнами", я готов вскипеть. Научите меня чему-нибудь новенькому, вроде "Эх, нет у нас бананов!".
И она взялась за работу. В течение двух недель я каждый вечер разучивал "Топ, топ, я потопал в гроб!".
Не сомневаюсь в том, что башмак, который стукнул меня по голове на пятнадцатый вечер, запустила миссис Агапантус.
ГОРЕ МНЕ С ЭТИМИ МОДЕРНЯГАМИ
Перевод Н. Шерешевской
Вероятно, я очень старомоден. Нет, я говорю не о такой ерунде, как одежда, а о том, что я против современной манеры выражаться.
Я за возврат к простоте. Насколько приятнее звучит: "Привет, Джек!", чем "Приветствую вас, Джон!".
Мы с Джорджем оба хотим осовременить нашу гостиную. Убрать эти дипломы в рамке об окончании музыкальной школы, картину с черно-белой лошадью на фоне сверкающих молний, убрать маминых фарфоровых собачек с красными ушами, а вместо них повесить картины, изображающие эти, ну, знаете, расплавленные часы и все такое прочее.
Но манерный стиль Джорджа меня просто убивает.
– Чему должны служить эти портьеры?
– спрашивает он.
– Мама!
– истошно взываю я.
Она спешит из кухни.
– Он хотел спросить, куда повесить занавески, - объясняет мне мама.
– На окна, конечно, - говорю я.
– Следующий вопрос, пожалуйста.
– Должен заметить, - продолжает Джордж, - что цветы, разумно размещенные на журнальном столике, будут очень удачно контрастировать со строгими линиями кресла, подчеркивая роль декоративных элементов в интерьере.
– Мама!
– беспомощно взываю я.
– Он хочет сказать, мой мальчик, что ваза с цветком будет к месту на этом столике. Он считает, что это кресло неуютно.
– Мы будем изучать экспозицию цветов, - говорит Джордж.
– Это даст нам ежедневную практику в смешении тонов и гармонически-контрастных форм.
– Он хочет сказать, что цветы всегда должны украшать комнату.
– Спасибо, мама, - отвечаю я рассеянно.
К этому времени я уже впадаю в полную прострацию.
– Мы купим холстину и придадим ей тон ржавчины, - заявляет Джордж.
– Мама, прошу тебя, - шепчу я.
– Он говорит, что купит холщовые мешки и выкрасит их в красный цвет, объясняет мама.
Если бы не она, мне бы ни за что не понять Джорджа.
Когда я вчера вечером пел в ванной комнате, Джордж крикнул мне через дверь:
– Какие прелестные рулады! Какие тонкие переходы от легато к крещендо!
Я постеснялся позвать маму в ванную и спросить у нее, что все это значит.
Хуже всего то, что уже все семейство начинает заражаться этой современной болезнью.