Рассказы литературоведа
Шрифт:
— Как это меня угораздило! Прямо слон... — бормочу я, ползая по полу. — Простите, Елена
Панфиловна, не сердитесь!
— Ну уж ладно, что с вами делать! — улыбается Елена Панфиловна. — Давайте-ка папку сюда.
Но я медлю отдать ей.
— Простите, — говорю. — Разрешите мне еще разок взглянуть на эти картинки...
— На что они вам?
— Сейчас... — отвечаю я и уже роюсь и роюсь в папке. — Сейчас!..
Неужели это мне только почудилось? Нет, конечно я
лицо. Оно мелькнуло, когда папка упала.
— Одну минуту. . секундочку. . Вот!
И я быстро выхватил из кучи картинок небольшую пожелтевшую любительскую фотографию,
изображавшую молодого военного.
Никогда в жизни не видел я этого портрета. Но откуда же я тогда знаю это лицо? Темный блеск
задумчивых глаз, чуть вздернутый нос, тонкие темные усы над пухлым детским ртом, упрямый
подбородок, высоко поднятые, словно удивленные брови и ясный, спокойный лоб будто совсем и не
согласованы между собой, а лицо между тем чудное, необыкновенное. Из-под накинутой на плечи
распахнутой тяжелой шинели виднеется эполет.
Перевернул. На обороте — надпись карандашом: «Прибор серебряный». И все! Кто же это?
Это, конечно, он! Я узнал его сразу, словно знаком с ним давно, словно видел его когда-то вот
точно таким. Так неужели же это Лермонтов? Неужели это неизвестный нам лермонтовский портрет?
И сразу удивление, и радость, и сомнение: Лермонтов?! В куче каких-то случайных картинок... А
вот уверен, что он был такой, каким изображен на этой выцветшей фотографии, хотя, по правде
сказать, и не очень похож на другие свои портреты. Но все-таки кто это?
— Елена Панфиловна, это, случайно, не Лермонтов?
— Считается почему-то, что Лермонтов, — отвечает Елена Панфиловна, и мне уже нечем дышать,
— только почему так считается, в точности никому не известно.
И вот смотрю я — и ведь еще неизвестно, кто это, а уже кажется, словно короче стали сто лет,
которые отделяют нас от него, и Лермонтов словно ожил на этой старенькой фотографии. И какая
заманчивая тайна окружает его лицо! Сколько лет ему на этом портрете? В каком он изображен
мундире? Как попала сюда эта выцветшая фотография и где самый портрет? И на каком все-таки
основании считается, что это Лермонтов?
— Елена Панфиловна, на каком все-таки основании считается, что это Лермонтов?
— Эта фотография, — говорит Елена Панфиловна, — попала к нам в Пушкинский дом из
Лермонтовского музея при кавалерийском училище, очевидно, в 1917 году. Наверно, там ее и считали
репродукцией с лермонтовского портрета. А уж коли вам кажется,
вам надо заняться этим вопросом и найти самый портрет. Портрет интересный, — с улыбкой
заключила она и, выдвинув ящик каталога, взялась за перо.
«Г1-08-87»
Итак, прежде всего надо было установить, как попала фотография в музей, на стол к Елене
Панфиловне.
В Рукописном отделении Пушкинского дома я выписал инвентарные книги бывшего
Лермонтовского музея при Петербургском кавалерийском училище. Действительно, все материалы, и
в том числе инвентарные книги этого музея, в 1917 году поступили в Пушкинский дом.
Перелистал инвентарную книгу. Теперь я уже знаю: фотографию с портрета М. Ю. Лермонтова в
Лермонтовский музей пожертвовал некий В. К. Вульферт, член Московской судебной палаты.
Мне стала известна, таким образом, фамилия владельца портрета. Но когда, в какие годы он владел
им? Когда пожертвовал в музей фотографию? Может быть, еще в 80-х годах прошлого века, когда при
кавалерийском училище в Петербурге впервые открылся Лермонтовский музей?.. Как искать этого
Вульферта? Жив ли он? В Москве ли? Хранит ли портрет? «Установим сперва, — говорю я себе, —
кто такой Вульферт. Прежде всего надо проверить, нет ли этой фамилии в картотеке Модза-левекого».
Эта картотека — настоящее чудо библиографии. Борис Львович Модзалевский, известный знаток
жизни и творчества Пушкина, изучая исторические труды и воспоминания, старинные альбомы и
письма, журнальные статьи и официальные отчеты, имел обыкновение каждую встретившуюся ему
фамилию выписывать на отдельный листок и тут же на листке помечать имя и отчество того лица,
название журнала или книги, том и страницу, на которой прочел фамилию. Этой привычке он никогда
не изменял. И через тридцать лет в его картотеке оказалось свыше... трехсот тысяч карточек.
Картотека — это шкафчик с широкими плоскими ящиками. Каждый ящик разделен на отсеки, плотно
набитые маленькими карточками, написанными рукой Модзалевского. После смерти Модзалевского
картотеку приобрел Пушкинский дом.
По этой картотеке я без особого труда установил, в каких именно книгах встречается имя В. К.
Вульферта. Потом перешел в библиотеку Пушкинского дома и там, снимая с полок книги и раскрывая
их на указанных страницах, постепенно узнал, что Вульферта звали Владимиром Карловичем, что в
его коллекции хранились рукопись гоголевской «Женитьбы» и письма поэта Батюшкова, что и сам