Рассказы народного следователя
Шрифт:
– Вылечим, Захар! Еще поговорим. У нас с тобой есть о чем…
– Уйди, дьявол, падла коммунная!
Сизых вдруг сник, замолк и лежал неподвижно, полузакрыв глаза…
– Доктора, Климов! Скорей доктора! – тревожно склонился над рыжим Виктор.
В коридор и в кухню набились люди, привлеченные перестрелкой. Двое побежали за медициной. Кто-то стал перевязывать окровавленное лицо Дьяконова…
Врач и санитары медпункта наскоро перебинтовали бесчувственного рыжебородого вынесли и стали укладывать в розвальни. Столпившиеся в коридоре повалили на улицу, окружили сани, всматривались в лицо
– Признаете, граждане-товарищи? – иронически взглянул на толпу Климов. – Он, он самый! Постарел малость, а все он – его благородие. Крюковский зятек…
Кто-то отозвался:
– Расшиби меня громом – впрямь: Захарка Сизых, паралик его задави!
И загалдели все:
– Мотри, когда пожаловал сызнова!
– Знат, рыжий пес, иде жареным пахнет!
– Известно – учуял.
– И как вы ево раскопали, товарищи?!
– Здорово он тебя, товарищ палномоченный, погладил? Ты езжай сам, скорея, на перевязку – може отравлены жеребья? Така стерва все могет!
– А вас, гражданин следователь, не заменило?
– Айдате ко мне, товарищи: я рядом живу, обмоетесь и бинты найдем!
– Лучше ко мне: промыть щеку-то шпиртом. У меня шпирт есть, и самовар баба недавно приставила.
Я слышал эти идущие от сердца слова скупой мужицкой ласки и думал: теперь набата не будет. Нет, не будет набата!
А Виктор Павлович шутил:
– Спасибо, спасибо! Ничего, обойдется. На мне, как на собаке, – полижу и заживет. Вот только старуха не поверит подумает, что воскресенские девки ободрали. Говорят, у вас девки бедовые!
Розвальни скрылись за поворотом. Мы вернулись в дом. Климов остался с нами.
– Разверни сверток-го, Арсентий! – обернулся Дьяконов, собиравший полу сгоревшие документы, сидя на корточках возле печки.
В свертке сказалось девять разобранных винтовок. Приклад десятого ствола валялся на подоконнике…
– Арсентий, сыпь в сельсовет. Тащи сюда вашу власть да Тихомирова… А мы тут бумажками займемся…
Климов ушел. Бумажки оказались очень интересными. Это были обгоревшие по краям «удостоверения личности», заменявшие тогда паспорта, с алтайскими штампами и печатями.
– Кайгородовщина? А, Виктор?
– Черт его знает! Может и добытинский посланец… Откровенно говоря, не думал, что из Захарки Сизых выйдет «посол» Считал его просто зауряд-бандитом…
– Давно ты его знаешь?
– Да, чтобы не соврать, с двадцать второго. Я тогда на Алтае работал. Оперативником. А Захарка разбойничал. Резал коммунистов, жег аилы, угонял стада… «Штаб» его бандешки помешался в «поместье» Степки Поливанова – папаша Федькин. Был такой скотопромышленник… Сизых – брат супружницы старшего Поливанова и зятек местного Крюкова. Родом-то он «тутошний»… Воскресенский. Здесь его многие знают. Вот оно, Гошенька, как переплелись люди и годы… Эта встреча с Захаркой – третья по счету. В первый раз ушел Захар с моей пулей в ягодице. Второй раз – я в больнице три месяца провалялся. А Захар сгинул. Рассказывали, что подался в Монголию… До поры, до времени. Но вот, видимо, и пришла пора… С родных мест жареным потянуло… – Дьяконов выглянул в окно. – Ага! Наши едут. Ну, давай быстренько запротоколим всю эту историю и поедем Федьку допрашивать… Ох и возмужал,
Допрос Федьки длился всю ночь…
Я слушал ровные, бесстрастные вопросы Дьяконова и сбивчивые, путаные и трусливо-слезливые ответы Федьки… И передо мной одна за другой вставали картины, словно вызванные к жизни из повести далеких времен… Тысяча девятьсот двадцать второй год. Затерявшееся в предгорьях алтайских белков, среди необозримого моря пастбищного травоцветья, поместье богатейшего скотопромышленника Поливанова, где председателем сельсовета бывший полицейский урядник. И царит над этой «советский властью» Степан Поливанов. «Сам». Суров и жаден вдовый скотопромышленник. Большая у него семья, воспитанная в страхе божьем, а в семье нелюбимый сын – десятилетний Федька. Золотушный, веснушчатый, болезненный и трусливый. Папаша бьет нелюбимого походя, и Федька платит папаше трусливой злобой…
Ночью приезжают в аил темные люди с винтовками за плечами. Люди пахнут конским потом, гарью пожаров и кровью… Они пригоняют тысячные стада овец и в поливановском кабинете, обставленном монгольской мебелью с резными драконами, слюнявят беленькие червонцы, те, что на полтинник дороже царского золота… Потом люди, пахнущие кровью, неслышно исчезают, а по безвестным горным дорогам тянутся в разные концы края бесконечные вереницы баранов, тавренных новым клеймом – буквой «П»…
Но… всему приходит конец. Наступает однажды роковая ночь. Трещат винтовки и револьверы, бухают ручные гранаты… Утром свалившиеся с гор другие люди, в суконных шлемах со звездой, стаскивают в кучу трупы, перекликаются:
– Вот он – «председатель»! Нашли! А патронов, патронов-то!
– Слышь, а «самого-то» нашли?
– В наличности… Только што не допросишь. Его клинком укоротили. И сынки… тоже в наличности.
Кто-то с сеновала кричит:
– Товарищ командир! Мальчонка в сене… Сомлел, бедолага!
– Как те звать, малец? Да очухайся! На-ка, выпей кулацкой медовухи для духа.
– Дайте его сюда! Ты чьих, мальчик?
– Фе-едька я… Поливанов.
– Вона! Меньшой, нелюбый! А Захарку Сизых разыскали?
– Нет… обратно ушел.
– От гад! Витьке Дьяконову руку и ногу прошил!
Новая жизнь у Федьки Поливанова. Детдом. Комсомол. Школа. Новые люди окружают, новые интересы. Не жаль Федьке алтайской «гасиенды». Не жаль нелюбимого отца. Вырос там Федька на подзатыльниках да на отцовской плетке, а кто о крученом ремне жалеет? Так и прошло десять лет… Но вот случилось, что словно из-под земли появился забытый дядя – брат давно умершей матери.
– Дядя Захар! – испугался Федька. – Ты живой?
Дядя Захар легонько хлопнул Федьку по плечу.
– Ишь вырос, племяш! Ну, айда со мной. Потолкуем… Только, если жить хошь… понял?
Федьке очень хотелось жить. И стал Федька Поливанов кулацким агентом-соглядатаем. Природная трусость победила комсомольскую выучку.
При помощи Федьки мы быстро установили всех претендентов на алтайские документы и винтовки. Ночь была хлопотливой, но прошла «без звуковых эффектов», как сказал Дьяконов.
– Ну, кажется, все. Поедем домой. Кстати, Виктор, ты где же остановился? Я вчера пытался тебя разыскать, да не сумел.