Рассказы, не вошедшие в сборники

О'Коннор Фланнери

Старый Дадли доставал свое ружье, разбирал и объяснял устройство его механизма Рейби, чистившему детали. Потом он проворно собирал ружье, чем неизменно вызывал у негра восхищение. Старый Дадли хотел бы растолковать ему про Нью-Йорк. Будь у него такая возможность, он бы показал Рейби Нью-Йорк и объяснил, что в сущности в нем нет ничего особенного — и не стоит впадать в депрессию всякий раз, выходя из дома. «Не такой уж он и большой,— сказал бы Старый Дадли. — Не позволяй ему давить себе на психику, Рейби. В принципе, Нью-Йорк ничем не отличается от любого другого города, а в городах нет ничего сложного».

Но это не вполне соответствовало истине. Нью-Йорк был многолик: шумные

и оживленные кварталы там внезапно сменялись грязными и пустынными. Дочь и жила-то не в нормальном доме, а в многоэтажном здании, стоящем в середине длинного ряда совершенно одинаковых зданий — красных и серых, потемневших от пыли и копоти, из окон которых усталые, раздраженные люди смотрели в окна напротив, на таких же усталых и раздраженных людей, в свою очередь смотревших на них. Внутри жильцы ходили вверх-вниз по лестницам и тянулись длинные коридоры, напоминавшие мерные ленты с дюймовыми делениями в виде дверей. Всю первую неделю Старый Дадли пребывал в оглушенном состоянии. Он просыпался по утрам с мыслью, что коридоры вдруг изменились за ночь, и выглядывал за дверь — и снова видел бесконечные коридоры, похожие на беговые дорожки стадиона. То же самое с улицами. Интересно, думал Старый Дадли, где он окажется, если дойдет до конца одной из них. Однажды ночью ему приснилось, будто он таки дошел: улица обрывалась в конце длинного многоэтажного здания, а дальше зияла пустота.

На вторую неделю Старый Дадли стал острее сознавать присутствие дочери, зятя и внука: в маленькой квартирке он постоянно путался у них под ногами. Зять казался странным. Он работал водителем грузовика и появлялся дома только по выходным. Он говорил «ага» вместо «да» и никогда не слышал про опоссумов. Старый Дадли спал в одной комнате с внуком, шестнадцатилетним мальчишкой, с которым особо не поговоришь. Но порой, когда Старый Дадли и дочь оставались в квартире одни, она садилась и разговаривала с ним. Сначала она долго придумывала тему для разговора, которую обычно исчерпывала прежде, чем находила удобным встать и заняться другими делами, и тогда говорить приходилось Старому Дадли. Он всегда пытался придумать, что бы такое сказать, чего еще не говорил раньше. Дочь никогда не слушала по второму разу. Она заботилась о том, чтобы отец доживал свои дни в кругу семьи, а не в ветхом пансионе, полном полусумасшедших старух. Она выполняла свой долг. В отличие от своих братьев и сестер.

Однажды она взяла с собой отца в поход по магазинам, но он был слишком нерасторопен. Они спустились в «подземку» — на станцию подземной железной дороги, похожей на огромную пещеру. Люди толпами вываливали из поездов и поднимались по ступенькам на улицы. С улиц они сплошным потоком спускались по ступенькам вниз и садились в поезда — черные, белые и желтые, перемешанные, точно овощи в супе. Вокруг кипело и бурлило людское море. Поезда с грохотом вылетали из тоннелей, проносились вдоль платформ и резко тормозили. Выходившие из вагонов пассажиры протискивались через толпы входивших, уши закладывало от гама, и поезд снова уносился в тоннель. Старый Дадли с дочерью сделали две пересадки, прежде чем добрались до места назначения. Он недоумевал, зачем люди вообще выходят из дома. У него было такое ощущение, будто язык завалился в желудок. Дочь проталкивалась сквозь толпу, таща Старого Дадли за рукав.

Они проехали и на поезде надземной железной дороги. Дочь называла ее «надземной». Чтобы сесть на поезд, им пришлось подняться по лестнице на высокую платформу. Старый Дадли перегнулся через перила, глянул вниз и увидел под собой стремительные потоки людей и стремительные потоки автомобилей. У него закружилась голова. Он схватился одной рукой за

перила и бессильно осел на дощатый настил платформы. Дочь взвизгнула и оттащила его от края.

— Ты что, хочешь свалиться отсюда и разбиться насмерть? — закричала она.

Сквозь щель п пастиле он видел проносящиеся по улице автомобили.

— Мне все равно, — пробормотал он. — Мне все равно, разобьюсь я или ист.

— Пойдем, — сказала она. — Дома тебе станет лучше.

— Дома? — повторил он. Под ним ритмично мелькали автомобили.

— Пойдем, — сказала она. — Вон наш поезд. Мы еле поспеваем на него. — Они еле поспевали на все поезда.

Поспели и на этот. Они вернулись в многоэтажный дом и в квартиру. В тесной квартире было не уединиться. Из кухни вы попадали в ванную, а из ванной во все остальные смежные комнаты — и постоянно ходили по кругу, возвращаясь к отправной точке. У родного пансиона был второй этаж и цокольный, и река рядом, и деловой квартал напротив универмага… черт бы побрал этот ком в горле.

Сегодня герань выставили на окно с опозданием. В половине одиннадцатого. А обычно выставляли в десять пятнадцать.

В коридоре женский голос прокричал несколько неразборчивых слов; по радио передавали набившую оскомину заунывную песню из «мыльной оперы»; по пожарной лестнице с грохотом скатилось мусорное ведро. Дверь соседней квартиры громко хлопнула, и по коридору часто простучали каблуки. «Наверное, это негр, — пробормотал Старый Дадли. — Негр в начищенных до блеска туфлях». Он прожил у дочери уже неделю, когда рядом поселился негр. В тот четверг Старый Дадли стоял в дверях и смотрел на беговую дорожку коридора, когда в соседнюю квартиру вошел негр. Он был в сером костюме в тонкую полоску и коричневом галстуке. Четкая линия белого накрахмаленного воротничка под шеей. Начищенные коричневые туфли, в тон галстуку и коже. Старый Дадли почесал затылок. Он и не знал, что жильцы перенаселенных многоквартирных домов могут себе позволить держать слуг. Он хихикнул. Какая польза от негра в выходном костюме? Возможно, этот негр хорошо

знает окрестные леса — или хотя бы как добраться до них. Возможно, они поохотятся вместе. Возможно, найдут какую-нибудь реку. Старый Дадли захлопнул дверь и прошел в комнату дочери.

— Эй! — крикнул он.— Наши соседи держат негра. Наверное, он у них убирается. Как по-твоему, он будет приходить каждый день?

Дочь, заправлявшая постель, подняла на него взгляд.

— Ты о чем?

— Я говорю, наши соседи держат слугу — негра, щеголяющего в выходном костюме.

Дочь обошла кровать.

— Ты с ума сошел, — сказала она. — Соседняя квартира пустует, и вдобавок здесь никто не может себе позволить держать слугу.

— Говорю же, я видел негра. — Старый Дадли испустил сдавленный смешок.— Вошел в дверь рядом с нашей — весь такой при галстуке и белом воротничке и в остроносых туфлях.

— Если он вошел туда, значит, сам собирается там жить,— пробормотала дочь, а потом подошла к туалетному столику и принялась перекладывать с места на место какие-то вещицы.

Старый Дадли рассмеялся. При желании она умела пошутить.

— Ну ладно,— сказал он.— Пожалуй, я пойду разузнаю, по каким дням у него выходной. Если он любит рыбачить, возможно, я уговорю его составить мне компанию.— И он хлопнул себя по карману, в котором зазвенели два четвертака.

Старый Дадли едва успел выйти в коридор, когда дочь нагнала его и втащила обратно в прихожую.

— Ты вообще слушаешь, что тебе говорят? — завопила она. — Я не шучу. Если негр вошел туда, значит, он сам снимает квартиру. Не лезь к нему ни с какими вопросами и разговорами. Мне не нужны неприятности с черномазыми!