Рассказы о Дзержинском

Герман Юрий Павлович

Сазонов сидел неподвижно, закрыв лицо руками.

– Видите, как неловко получилось, - сказал Дзержинский.
– Неловко ведь, что вы вчера испугались нескольких реплик чекиста Дзержинского?

Сазонов молчал.

– Ну, а теперь, когда вам все ясно, займемся делами, товарищ инженер. Как у нас с планом перевозок? Какие вы подготовили соображения? Ну, ну, полно, Андрей Васильевич, полно, попейте воды и перейдем к работе...

Он сам налил Сазонову воды в стакан и, точно не замечая слез, которые блестели на глазах инженера, стал задавать вопросы, касающиеся перевозок.

Сазонов отвечал сначала сбивчиво, потом все спокойнее и яснее. Теперь Дзержинский слушал, изредка вставляя свои замечания, делая заметки на листе бумаги, иногда переспрашивал, иногда не соглашался и спорил. Уже смеркалось, когда они кончили разговор.

– Значит, подготавливайте проект, - заключил Дзержинский, - но имейте в виду, что дело это чрезвычайно серьезное, и весьма вероятно, что мы будем вас сурово критиковать. Не боитесь?

– Нет!
– сказал инженер.
– Теперь не боюсь!

– И учтите, что очень многие еще не научились думать в общегосударственном масштабе. Для того чтобы наш транспорт стал советским транспортом, его надо полностью приобщить ко всем тем вопросам, которые стоят перед народным хозяйством в других его отраслях. Понимаете?

– Пойму!
– сказал Сазонов.
– Непременно пойму!

Повернулся и быстро пошел к дверям.

Дзержинский проводил его взглядом, вызвал секретаря и спросил:

– Как с моим поручением насчет инженера Сазонова? Насчет помощников, условий работы, питания?

– Все сделано!
– ответил секретарь и стал докладывать, что сделано.

НАЧАЛЬНИК СТАНЦИИ

Уже выходя из кабинета, чтобы ехать на вокзал, он вспомнил об этом человеке, возвратился к столу и, не садясь, написал короткое письмо:

"Прошу вызвать, - писал он, - и запросить его о нуждах для работы книги, приборы (счетная линейка), обстановка его помещения, само помещение, работника в помощь (писать, чертить, составлять доклады, сводки и т.д.) - и в максимально возможной мере удовлетворить. Узнайте, как он питается. Моя просьба к товарищам - обеспечить питание, ибо истощение его очевидно, а работник он прекрасный".

Передав письмо секретарю, Дзержинский сказал:

– Передайте по адресу. Проследите за исполнением. Проверьте результаты. И обязательно счетную линейку - ему счетная линейка вот как нужна. И еда тоже. Не меньше счетной линейки. Да вы сами понимаете. Пока меня не будет, достаньте линейку.

Поднял воротник шинели, поглядел в заиндевевшее окно и спросил:

– Холодно сегодня?

– Девятнадцать градусов, - ответил секретарь.

Дзержинский поежился и вышел.

Внизу, вместо автомобиля, стояли санки с облезлой волчьей полостью. На облучке - в кожаных рукавицах, с крагами и с кнутом - сидел шофер Дзержинского.

– Одна лошадиная сила, - хмуро пошутил он.
– Пришлось сменить автомобиль на этакую штуковину. Садитесь, Феликс Эдмундович.

С видом заправского лихача шофер отвернул полость и, подождав, пока Дзержинский сядет в сани, рассказал, что сегодня "дошли до ручки" - горючее есть только для оперативной машины, и хотя

ребята предлагали перелить, но он отказался, боясь, что Феликс Эдмундович рассердится, если узнает.

– Правильно, - сказал Дзержинский.
– Только поедемте поскорее, а то очень холодно.

– А кучера я не допустил, - продолжал шофер, - решил, что сам справлюсь. С автомобилем справляюсь, а тут с одним конягой не справлюсь! Верно?

– Верно, - ответил Дзержинский.

Было очень холодно, а конь плелся, как назло, таким шагом, что Дзержинский совершенно окоченел. Шофер явно не справлялся с конем, размахивал кнутом, очень много кричал "но-но-о, соколик!", а когда спускались с горы, Дзержинский заметил, что шофер по привычке ищет ногой тормоз.

Феликсу Эдмундовичу хотелось выйти из санок и дойти до вокзала пешком, но он боялся обидеть шофера и мерз в санках, потирая руками то лицо, то уши...

Наконец доехали. Шофер сказал на прощанье, что с автомобилем куда проще, чем с "одной лошадиной силой", и пожелал Дзержинскому счастливого пути. Дзержинский нашел свой паровоз с вагоном и сел отогреваться к раскаленной буржуйке. Все уже были в сборе. Минут через двадцать паровоз загудел, и специальный поезд наркома двинулся в путь. Проводник принес начищенный самовар, стаканы, сахар, хлеб и масло. И даже молочник с молоком.

– Вот, уже удивляться перестали на белый хлеб, на масло, на сахар, сказал Дзержинский, - а помните сахарин и чай из этого... как его...

– Из лыка, - подсказал кто-то, и все засмеялись.

Потом стали рассматривать самовар и выяснили, что он выпущен заводом совсем недавно.

– И хорош, - говорил Дзержинский - очень хорош. Вот только форма очень претенциозная. Модерн какой-то. Но материал хорош.

Подстаканники тоже были советские, и ложечки советские. И о подстаканниках и о ложечках тоже поговорили и нашли, что ложечки ничего, хороши, а подстаканники ерундовские...

После чаю Дзержинский ушел в свое купе работать. Его купе было крайним, рядом с этим купе было отделение проводника, а проводник разучивал по нотам романс и мешал Дзержинскому. Романс был глупый, и Дзержинский сердился, что проводник поет такую чушь, но потом заставил себя не обращать внимания на звуки гитары и жидкий тенорок проводника, разложил на столе бумаги и углубился в работу. И только порою усмехался и качал головой, когда вдруг до сознания его доходила фраза:

Я сплету для тебя диадему

Из волшебных фантазий и грез...

Под утро специальный поезд народного комиссара пришел на ту станцию, из-за которой было предпринято все это путешествие. Станция была узловая, но маленькая, и все пути ее были забиты составами, идущими на Москву, на Петроград, в Донбасс и дальше на юг. Заваленные снегом, стояли цистерны с бензином для столицы Союза. Состав крепежного леса для шахт Донецкого бассейна стоял на дальних путях. На площадках - руда для заводов Ленинграда...

Молча, хмуря брови, в шинели, с фонарем в руке ходил Дзержинский по путям, покрытым снегом. Было холодно, под ногами скрипело, от колючего мороза на глазах выступали слезы...