Рассказы о Розе. Side A
Шрифт:
– Ты же не против? – спросил ван Хельсинг. – А то я так устал от всех событий – рассказ истеричный ночной Грина, сборы, перелет, документы больничные, потом Йорик со своими истериками… я будто корабль с фруктами разгрузил в одиночку.
– Нет, я не против, – Изерли прижался к нему еще крепче, вжал лоб в плечо, словно прячась от грозы, или холода. – Простите, от меня одни неприятности.
Как же от ван Хельсинга чудесно пахло – кофе с мускатным орехом и кардамоном, давленой вишней с сахаром, трубочным табаком; Изерли закрыл глаза, и его будто понесло по волнам – не как тогда в море, к смерти, а как в лодке, в погожий день, удочки за бортом – они иногда так с Грином выбирались –
– От вас от всех одни неприятности. Все начали принимать решения и ссориться между собой… я думал, сбегу от них в Лондоне, опять возьмусь за оружие…
Изерли засмеялся тихонько.
– Йорик и Грин.
– И Женя с Робом. И отец Дерек со своими родственниками. Да все. Только Дэмьен и Дилан меня радовали за завтраком – Дэмьен сам по себе ходячий антидепрессант, а Дилан ест, читает и молчит, как золотая рыбка в аквариуме, только соль попросит раз…
– А тут еще я…
– Да…
Изерли прижался к нему еще крепче, будто скоро страшный момент в кино.
– Я тут подумал… эта девушка…
– Я еще раз прошу прощения, – пробурчал Изерли в плечо.
– За что? у вас уже все было?
Изерли удивился, оторвался от спасительного бархатного плеча, увидел глаза ван Хельсинга – синие, с искрами золотыми в глубине, будто там бал у морского царя, и сейчас время фейерверка.
– Нет.
– Нет? Так тебе не нужно срочно жениться?
– Нет.
– Так ты не влюблен?
Изерли медленно залился краской; такой жар от него пошел, будто смотрел на него не один ван Хельсинг, а целая бальная зала – как его вызывали на дуэль; дебютанта; и все шепчутся – ну и неловкий же, невезучий мальчик; только начал жить и надо же – умрет на дуэли завтра утром.
– Отвечай честно, – ван Хельсинг слегка сжал ему горло. – Ты знаешь… я не потерплю…
– Да.
Ван Хельсинг отпустил его.
– Простите меня, – Изерли вцепился в его манжеты. – Простите, пожалуйста. Я знаю, что вы хотели, чтобы я стал достойным братом Розы, слугой Господа… а я влюбился в девушку…
– Ты плачешь что ли? – ван Хельсинг взял его за подбородок, повернул на свет.
Изерли кивнул, заморгал.
– Вот балда, – поцеловал в лоб и отпустил, просто лег на подушку, посмотрел в потолок, будто там было небо, полное звезд или закатных облаков, закинул руки за голову. – Наоборот, я так рад за тебя… Любовь… это так прекрасно – быть влюбленным… я помню – чувствуешь себя таким живым… сейчас бы процитировать что-нибудь из Шекспира или Превера, как это мальчишки любят, Дэмьен и Тео, вот смена растет… Любовь – это дар, Изерли, ты самый счастливый из нас… мы пойдем умирать, а ты будешь жить; растить детей, травы душистые, готовить ей завтрак… Боже, какая чудесная жизнь ждет тебя. Мне даже захотелось пересмотреть «Мулен Руж» или «Ромео и Джульетту» База Лурмана.
Изерли лег рядом и тоже стал смотреть в потолок.
– Я никому не говорил… но когда я засыпаю, я придумываю – какой будет у меня дом… сад… дети… знаете… это так… по-женски? – ван Хельсинг высвободил одну руку и потрепал его по волосам.
– Девчонка ты наша… но ты побудешь еще с нами? пока все эти не разъедутся, и не приедут новые, кому можно передать все твои кладовки.
– А куда я потом? – Изерли привстал на кровати, сглотнул. – Я туда не вернусь… я не могу… в тот дом…
– Нет, конечно. Дом твоих родителей надо облить бензином и поджечь. А у меня есть очередная развалина – в Провансе; в доме никто не живет
– Изобель…
– … с Изобель всё там получится. Там полно того, что ты любишь – оливкового масла, базилика, сыров, лаванды. Отель откроете.
– Габриэль?
– Да, Изерли?
– Я даже не знаю, что сказать. Я Вас люблю.
Ван Хельсинг засмеялся; он уже почти спал.
– Я тебя тоже, девочка моя. Я нагло сплю на твоей кровати в обуви и пальто… можно?
Когда ван Хельсинг заснул, Изерли нащупал катетеры и дернул их аккуратно, кровь промокнул ватными тампонами – они лежали на столике у кровати; свесил ноги, нашел тапки – смешные, огромные, теплые, коричневые, плюшевые, медвежонки, где такие взял Ричи, суровый фанат французского рэпа – непонятно; и вышел из палаты; в коридоре никого не было – ни посетителей, ни персонала; гудели, как пчелы, лампы дневного света – хотелось отмахнуться; и только в конце коридора сидел Йорик – он тоже спал; на этих ужасных пластмассовых креслах; руки в карманах красного пальто – в синеватом свете оно казалось лиловатым, пурпурным; будто кардинальская или королевская накидка; затылком упирался в стену позади кресла, рот приоткрыт; даже в этом мертвящем свете лицо его было полно красок – будто в город пришла осень; Изерли опустился на пол и обнял Йорика за колени. От его прикосновения Йорик проснулся с каким-то звуком музыкальным – будто во сне он пел песню, и она застряла в его горле, попыталась пройти в этот мир; схватил Изерли за руки.
– Что ты делаешь?
– Прости меня, Йорик.
– За что? ты ни в чем не виноват…
– Виноват. Ты дал мне сил прожить этот год, но я ничему не научился за этот год, не нашел себя, не научился жить сам… и кому-то опять пришлось биться за меня… Прости, – Йорик отталкивал Изерли, но безуспешно – Изерли держал его мертвой хваткой, будто падал в пропасть, в огненную реку, и тащил за собой. – Ты считал мое дело закрытым, вшитым в папку, сданным в архив; а я тебя предал… Прости, что это… что это был не твой подвиг.
Йорик перестал сопротивляться, оцепенел, будто попал в пещеру, полную ловушек археологических: ядовитых насекомых, проваливающихся под ногами плит.
– О чем ты говоришь?
– О том, что не ты спас мне жизнь.
Йорик вспыхнул; будто на сцене от настоящих факелов занялась декорация, и все кричат, бегут, давка, паника; засмеялся.
– Ты прав, Изерли… ты бьешь в самое солнечное, как Роб в спарринге… да, я злюсь. Потому что я завидую. Этому треклятому Визано. Я должен был спасти тебя, ты моя принцесса.
Он схватил Изерли за волосы и сжал, будто собирался бить. Или целовать.
– Йорик… мне больно.
– Тебе же всегда больно. Теперь не нравится? – Йорик сжал Изерли еще крепче, поднял лицо Изерли, чтобы увидеть, как ему больно; как он красив и бледен; как Лора Палмер.
– Нет, не нравится. Отпусти, Йорик.
Йорик сполз на пол рядом с Изерли, обхватил его всего.
– Прости меня, Изерли.
Они сидели на полу, обнявшись; два смешных мальчика – один в красном пальто, другой в белой пижаме; и мир кружился вокруг них, как Вселенная – вокруг Солнца; мир в ореховой скорлупке; лампы гудели тихо-тихо, будто боясь пропустить слово.